Дмитрий Яблонский - Таежный бурелом

Когда он спустя четверть часа вернулся, Костров шагал по комнате, изредка останавливаясь около скамеек, на которых лежала Ольга.

— Землю бедноте дали? Безлошадным коней отпустили? Кредит зверобоям открыли? Порох, дроби для промыслов раздали? — стал отрывисто спрашивать он председателя исполкома. — А эту дрянь в печку, — взмахнув рукой на портреты, добавил Костров.

Жуков лебезил, отвечал уклончиво и невразумительно.

— Все как полагается, товарищ комиссар, по московскому декрету, значит, — частил он скороговоркой. — Хоть сейчас ревизию! Сожгем, все сожгем-с… Темные мы люди…

Больная застонала. Костров замолчал.

Уже было совсем светло, когда подъехала к исполкому запряженная в кошеву тройка. Звенели колокольцы под расписной дугой. Вороной жеребец бился в оглоблях, косил красноватым глазом на гнедых пристяжных, рывших ногами снег. Слегка пристегивая коренного вожжой, ямщик покрикивал:

— Играй, дьявол! Играй!

А рядом шумела довольно многочисленная, все время пополняющаяся толпа. Видимо, слух о прибытии комиссара, проживавшего в Раздолье на поселении, как-то проник в станицу.

Усаживаясь с Ольгой и Наташей в кошеву, Костров прислушивался к людскому гомону. Сейчас он хотел одного: как можно скорее добраться до города. Там он, конечно, обо всем расскажет, меры будут приняты. На такой тройке они скоро будут в Никольске-Уссурийске. Надо спешить. Телеграмма предписывала ему как можно быстрее прибыть в Петроград.

Толпа придвинулась ближе.

— Ему что! Кони готовы, сел и звени бубенчиками.

— Селиверст-то, бают, в Харбине дом купил.

— Надо б Сафрона позвать, он все обскажет.

— Ленину все прописать бы, он им холку-то намылит.

Костров плотнее запахнул доху. Покосился на Ольгу, вздрагивающую от озноба. Каждый час дорог, жене нужны врачебная помощь, уход и отдых. Но Ольга, прислушиваясь к разговору, приспустила шарф, закрывающий рот, сказала:

— Выйди поговори с людьми. Не чужие!

И, хватив холодного воздуха, закашлялась, прижимая к губам платок, на котором заалели сгустки крови. С немой мольбой глядя на отца, Наташа схватила руку матери, прижалась к ней губами.

— Поедем, мамочка, скорее.

— Нельзя, Наташа! Отец должен поговорить с народом.

Ямщик разобрал вожжи, лихо гикнул:

— Эгей, соколики!

Костров обругал себя за минутное колебание, поднялся.

— Стой, ямщик!

Селиверст Жуков, стоявший на крыльце, крикнул:

— Раззява, чего уши-то развесил, гони-и-и!

Ямщик вытянул жеребца ременным кнутом, нагло подмигнул седокам:

— Сидите, комиссарики! Прокачу, аж дух захватит!

С крутого берега тройка вылетела на широкий речной простор и скрылась в снежной мгле.

— Вернемся, Богдан!

Ольга требовательно посмотрела в лицо мужа. В станице что-то происходило. Надо было действовать, действовать немедленно. Костров выхватил из кобуры маузер, яростно крикнул:

— Кому сказано, назад!..

Между тем мужики, проводив глазами тройку, мрачно переговаривались и хотели уже расходиться. К ним подошел Сафрон Абакумович, выслушал, поцарапал затылок.

— Приходите ко мне вечером, начнем сами действовать.

— Во, дядя Сафрон, это дело! — обрадовался Федот.

Неожиданно тройка взлетела обратно на косогор. Приезжий стоял с маузером в руке. Лицо ямщика было испуганным. Жуков куда-то исчез. Кошеву облепили со всех сторон.

— Здравствуйте, товарищи! Не узнаете?

— Он, он, батюшка! — всплеснулся в толпе чей-то старушечий голос. — Да это ж наш поселенец, Митрич!

Старик Ожогин подошел вплотную к кошеве. В его больших глазах светилась улыбка. Костров спокойно выдержал этот проницательный взгляд, протянул руку.

— Ну, Сафрон, признал?

— С первого взгляда, Митрич, признал.

Старые знакомые обнялись, потрепали друг друга по плечу.

— Ты что, не начальствовать сюда приехал?

— Нет. В Питер еду. Интересуется Владимир Ильич Ленин положением дальневосточного крестьянства, вот и вызвали меня в Петроград.

Сафрон Абакумович взял под локоть Ольгу и, пошучивая с застенчивой, повзрослевшей Наташей, повел в свой дом. Знакомые крестьяне обступили их.

— Тихон-то не женился? — вспомнив друга детства, спросила Наташа.

— Он девок, как ладана черт, чурается.

— А ты что же? Вымахал под потолок, а тоже раздумываешь? — подхватил Костров, обращаясь к Федоту.

— Мы, дядя Богдан, с дружком два ичига пара. Припаяешь сердечишками, не оторвешь. А времена-то не для свадьбы, а для драки. Не так ли?

Костров удивился: зорок парень, умен. А ведь давно ли мальчишкой табуны гонял?

— Любовь не курево, отвыкнуть можно.

— Эх, дядя Богдан! — вздохнул Федот. — Баба што водка, начнешь лакать, не оторвешься.

Ольга с Наташей вошли в избу, а Костров присел на крыльцо. Расселись и мужики. Костров достал кисет, набил трубку.

— Как, Сафрон, разрешаешь?

— Кури, Митрич, кури.

Кисет пошел по рукам.

— Ядреная табакуха, нашенская, — восхищались мужики. — До самых пяток прожигает, давненько этакой-то не куривали.

Покурив, мужики притихли. Костров с живым интересом расспрашивал их о положении в уезде.

— Лихолетье на Руси, Митрич, кто взял булаву, тот и атаман. Как жить будем?

Знал Ожогина Костров, старик себе на уме, вызывает на откровенный разговор. И он не стал уклоняться от прямого ответа:

— Охотников до булавы, конечно, много есть и будет, но булава в надежных руках. Теперь не вырвут! Рабочие и крестьяне должны действовать — революция требует риска, смелости, дерзания. Не большевики первые, а Корнилов поднял меч. Они идут к гражданской войне. Кровь будет литься, как вода, и земля пропитается слезами, но народ победит. Сами знаете, волны разбиваются одна за другой, но океан все-таки живет.

Прищурившись, Сафрон Абакумович глядел в упор на Кострова, время от времени кивая головой в знак согласия.

— А нельзя ли все-таки без крови?

— Видел ли ты, Сафрон, дерево, которое выросло, не испытав ударов грозы, порывов ветра? Никакая кровь во внутренней гражданской войне не сравнится с той кровью, которую пролили империалисты.

Мужики одобрительно крякнули. Сафрон Абакумович откинул со лба волнистую прядь.

— А почему во властях подвизаются такие вот, как Колька Жуков?

Костров выколотил трубку, умял пальцем табак.

— А ты, что ж, хочешь и сталь сварить и шлака избежать? Шлак, Сафрон, неизбежен при плавке стали. Не тревожься, Колька от нас не уйдет. Много ли навластвовал Селиверст в Совете?

Скрипнула дверь, на пороге появилась Агафья Спиридоновна.

— Ну и чадят, солнышко померкло, — всплеснула она руками. — Хватит, отец! Гости оголодали, а ты байками их угощаешь.

Сафрон Абакумович усмехнулся.

— Такие байки, мать, сытнее пельменей.