Алексей Кожевников - Том 2. Брат океана. Живая вода

Но вот скрип пера затих. Рубцевич проглядел написанное, затем сказал:

— Прошу внимания! — и прочитал: — «Директора конного завода С. П. Лутонина отстранить от работы за срыв посевной, потраву покосов, нарушение финансовой дисциплины и произвольную расстановку рабочей силы.

Аннулировать договор, заключенный с Опытной станцией, как не отвечающий интересам завода.

Орешкова П. М. временно назначить директором».

В изумлении, позабыв о сердце, Павел Мироныч поднялся с неожиданной прытью, но тут сердце вмешалось, и, схватясь одной рукой за грудь, другой за спинку стула, он медленно, неловко опустился обратно.

К нему подсела Домна Борисовна:

— Плохо?

— Какой же я директор… — проворчал он с горечью. — Вот получился бенефис.

— Со-гла-шай-тесь, — прошептала она значительно.

— «Товарищу Орешкову приказываю, — продолжал Рубцевич, — немедленно возобновить сев, ликвидировать все неплановые мероприятия, обеспечить завод сенокосами, упорядочить расстановку кадров».

Лутонин дослушал приказ стоя, готовый уйти, и, когда Рубцевич умолк, спросил его:

— Больше меня ничего не касается?

— Если вы остаетесь при своем мнении.

— Остаюсь! — И ушел.

— Степан Прокофьевич! — окликнула Домна Борисовна. — У меня к вам груда дел. Где искать вас?

— Дома.

Но, не заходя домой, Лутонин оседлал Кондора и уехал в степь.

Рубцевич нетерпеливо расхаживал между столом и дверью: ему надо было и хотелось поскорей уехать. За дверью, которая отделяла кабинет от секретарской, слышался неуверенный, перебойный стук пишущей машинки.

Домна Борисовна глядела в окно на поселок, где, клубя пыль, расходилось по домам стадо, ковыляли с речки гуси, утки, зажигались первые вечерние огни. Глядела и ничего не видела: горой свалилась на нее забота. И куда кинуться — не знала. Надо на строительство, пока не поднялась там паника, но нельзя оставить Орешкова: он может отказаться от директорства, и тогда все пропало.

Пришла Иртэн. Рубцевич знал о ней немного, только от Застрехи, и все недоброе. И сама она, явившаяся прямо с поля, запыленная, с грязноватыми руками, уже напуганная увольнением Лутонина, как бы виноватая в чем-то, произвела невыгодное впечатление. Он принял ее подозрительно и недружелюбно, на приветствие ответил ленивым кивком головы, сесть не предложил и разговор повел, как с обвиняемой:

— Зовут? Образование? Должность? Что делаете?

Иртэн начала перечислять: огород, лесонасаждение.

— Это бирюльки. Где сев? Кругом творятся подсудные дела, а вы покрываете их, подплясываете. Для этого вас учили? Завод — не богадельня. — И, распахнув дверь в секретарскую, громко продиктовал: — «Практикантку Иртэн Инкижекову, занимающую должность агронома, как не обеспечившую выполнение посевного плана и вообще не отвечавшую своему назначению, с должности снять и за ненадобностью откомандировать обратно в техникум».

Когда он кончил диктовать и обернулся, Иртэн уже не было в кабинете. Домна Борисовна, торопливо стуча тяжелыми рабочими сапогами, вышла в коридор и крикнула:

— Иртэн… Ира… Ирочка… Подожди меня!

В ответ раздался только громкий хлоп закрывшейся наружной двери.

Еще было слышно злое, осиное — так казалось Домне Борисовне — жужжанье машины, увозившей Рубцевича, а в контору уже спешили по экстренному вызову члены партбюро: Хрунов, Тохпан, Урсанах. Когда собрались все, Домна Борисовна сказала:

— Садитесь, товарищи, сюда, ко мне, — и села к директорскому столу. — Павел Мироныч, занимайте ваш трон!

— Эх, гроб ты мой… — проворчал Орешков, грузно опускаясь в директорское кресло.

— Начнем, товарищи! — Домна Борисовна дрогнула плечами, точно вдруг обдало ее морозом.

— Без Степана Прокофьевича? — спросил Тохпан.

— Да.

— Почему?

— Сейчас скажу. — И Домна Борисовна зачитала вслух приказ Рубцевича.

— Дела-а… — раздумчиво проговорил Хрунов.

Урсанах попросил у Домны Борисовны приказ, чтобы удостовериться глазами, не обманул ли его старческий слух.

— И все равно надо позвать Степана Прокофьевича, — сказал Тохпан. — Он пока член бюро.

— Его не нашли. А ждать нельзя. Давайте будем решать…

— Что решать? Что мы можем? — перебил Домну Борисовну Орешков, без всякой надобности, единственно от волнения, сердито передвинул стекло, прикрывающее стол, и прибавил: — Все решено.

Это прозвучало, как «все погибло».

— Вы считаете, что советская власть и наша партия кончаются на Рубцевиче? — Домна Борисовна остановила на Орешкове строгий, ожидающий взгляд.

— Слушаю, Домнушка, слушаю.

— Бросаем или продолжаем стройку? Что делаем относительно Степана Прокофьевича и Иртэн?

Павел Мироныч грузно облокотился на стол и заговорил медленно, с остановками, точно каждое слово, прежде чем выговорить, нужно было найти, поймать.

— Ну-ну, скажем, бросили… А дальше? Первое… первое… — Он долго пригибал непослушный мизинец левой руки. — Заканчиваем сев. Второе… — начал загибать следующий палец. — Надо искать покосы. Ох, как нескладно получилось с покосами! Где теперь найдешь? Все разобраны. Но… но, скажем, нашли. Выкосили. А сено перевозить на чем?

— И думать смешно о перевозке. У нас всего три машины. — Хрунов махнул рукой в сторону Орешкова: — Перевозка — пустой разговор.

— Надо сделать тысячу рейсов, — добавил Тохпан. — Перевезем года через два.

— Тогда что же?.. Как в прошлом — перегонять скот? Но в прошлом мы кое-что накашивали дома. Нынче придется гнать все поголовье. Это невозможно! — Орешков низко, почти до стола склонил голову и долго качал ею. — Немыслимо! Недопустимо! Мы же всю Хакассию усеем косточками.

Тут Урсанах встал, протянул Орешкову руку и сказал:

— Я не погоню. Вот тебе моя рука: не погоню. И не говори об этом. Зачем гнать, когда можно дома иметь овес и сено? Надо строить.

Затем он сел несколько в стороне от прочих и начал спокойно дымить трубкой. Это значило, и все знали это, что Урсанах глубочайше убежден в своей правоте.

— Строить… А приказ?.. — Орешков вместе с креслом довернулся к Домне Борисовне: — Ну, и всадила же ты меня, Домнушка. Подумала об этом, когда толкала меня: «Соглашайся!»? Подумала, зачем толкала?

— Чтобы спасти завод. — Домна Борисовна сжала кулаки и, ударяя одним о другой, продолжала: — Урсанах прав: надо строить. Завтра я поеду в райком, в обком. А вы держитесь здесь. Застрехи, Рубцевичи, хоть камни с неба — до решения обкома делайте одно: стройте!

— Задачка-а… — Орешков тяжко вздохнул. — Приказ-то на стенке. Увидят рабочие, и… куда они колебнутся?

— А мы на что? Хотите — сделаем по-другому: вы поедете, я останусь.

Но Орешков не одобрил этого:

— Я в обком не гожусь. По этажам да кабинетам упарюсь в два счета. Здесь мне сподручней: вот усядусь в него… — он сел поглубже, заполнив все кресло. — Попробуй — выколупни.