Алексей Кожевников - Том 2. Брат океана. Живая вода

— И долго ли будут они бегать на ветерок? — раздался голос.

— До того, как утвердят новый план, если, конечно, Рубцевич не вычеркнет эту статью расхода, — ответил Чебодаев.

За столом раздался смех. Напряженный интерес и оживление не спадали все время. Люди обменивались выразительными кивками, записками, разглядывали Степана Прокофьевича и Домну Борисовну, которые всякий раз поворачивались к говорившему и до конца речи не отводили от него настороженных глаз.

Чебодаев повернулся к Степану Прокофьевичу:

— Товарищ Лутонин, вы так скромно говорили о себе, столько перечислили ваших учителей, советчиков, помощников, даже Застреху не обошли, что получилось невероятно: будто сами вы ни при чем.

— Так и есть. Я ничего не выдумывал. Все знали до меня. Я только собрал вместе и применил, — сказал Степан Прокофьевич.

— Не обязательно все самому выдумывать, порой и вредно. Зорко видеть, чутко, внимательно слушать, правильно и смело действовать — тоже не малое достоинство. Во всяком случае, ставить себя в тень от Застрехи — ненужная скромность.

— Интересно, что взяли вы от Застрехи? — спросил Степана Прокофьевича секретарь обкома.

— Товарищ Застреха настойчиво советовал не полагаться на дождь. Мы так и сделали.

— А чем попользовались от Рубцевича?

— Он добавил нам пару: как нажал на нас — мы поняли, куда он клонит, и решили обогнать его. Вот и пустили в ход сенокосы.

— Насчет пару он мастер, — иронически заметил кто-то.

Слово получил Доможаков.

— Мне осталось только добавить немного. Все якобы фантастические, несбыточные затеи на конном заводе вполне реальны. Первая очередь оросительных сооружений уже почти готова. Будет и вторая. Застреха и Рубцевич кричат: сорван план. Они забыли, что план, который тормозит жизнь, творчество, движение вперед, годен только на свалку. На конном заводе был парк, три гектара. Застреха пустил его на дрова. И весь план, за который он ратует, составлен с таким же полетом. И правильно сделали товарищи, что выбросили его, не стали терпеть мусор до нового года.

Весь переворот делается без всяких дополнительных средств, исключительно за счет организации труда и четкой маневренности. Это большое достижение, пример, достойный самой широкой пропаганды.

Но, при всех похвалах, надо сделать и упрек: товарищи слишком долго держали в неведении обком, — сказал секретарь.

Домна Борисовна порывалась что-то сказать. Секретарь обкома кивнул ей: ну-ну!

— Мы не думали, что повернется так. А пока шла малая война — было вроде и не с чем идти в обком, — сказала она.

Доможаков предъявил Застрехе и Рубцевичу целый список обвинений:

— Безнадежно слепые, глухие и равнодушные к требованиям жизни бюрократы. Гонятся только за бумажным благополучием в ущерб действительному. Упрямо проповедуют и внедряют вредную скотоводческую теорию. Советские методы руководства заменили откровенным единодержавием. Без их высокого соизволения нельзя сколотить даже уборную.

Все другие ограничились вопросами, и секретарь обкома приступил к заключению:

— Поедете назад, товарищ Лутонин, на прежнюю должность. Это уже согласовано с директором вашего треста. Стройте, поливайте, сейте! Но не забывайте и про нас! Грянул гром — бегу в обком, нет грома — лечу мимо обкома. Так не годится. Вот вы сделали хорошее дело и спрятали себе в карман. Это не наши, не партийные замашки. По-нашему — все добро в общий котел. Я специально пригласил столько товарищей послушать вас. Видите, какое важное дело спрятали вы. Если бы его сюда вовремя — какую бы волну можно поднять!.. — Затем обратился ко всем присутствующим: — Орошение, лесонасаждение — очень хорошо. К этому можно прибавить много других богатств, которые лежат втуне, которые надо поднять. Только поглядите внимательно кругом: у нас и уголь, и разнообразный камень, и ценные пески, глины, и целебные источники… Но не это главное. Сами богатства, если не приложить к ним труд и ум, не придут. Главное — народ. Он — неиссякаемый родник сил, опыта, ума. Народ — океан «живой воды». Уберите препоны — бюрократизм, равнодушие, зазнайство! Пусть океан народного ума и таланта свободно хлынет во все наши планы и дела. — Секретарь встал. — А теперь по домам, работать! И твердо помнить, что не один ты умный. Прекрасный у вас девиз, товарищ Лутонин. — Он повернулся к Застрехе и Рубцевичу: — О вас будет еще разговор, потом.

Все, кроме секретаря обкома и Доможакова, вышли в приемную. Дежурная попросила Степана Прокофьевича и Домну Борисовну задержаться, их несколько раз просили к телефону из конного завода и позвонят еще. И вскоре раздался звонок. Тохпан докладывал, что все подготовительные работы закончены, можно пускать воду.

Вышли из обкома.

— Теперь куда? — спросил шофер, подавая машину.

— Домой.

— Напрямик? — Он знал, что Степан Прокофьевич любит всякие заезды: на городскую окраину, где поют станками заводы и мастерские, в колхоз, совхоз, которые покажутся вдалеке либо серебристым крылом ветряка, либо каменным массивом силосной башни. Везде приглядывается, прислушивается, примеряет, нельзя ли что позаимствовать. Скажем — пасека. Хотя на конном заводе пчел нет, а все равно посмотрит, запишет: пригодится, когда будут пчелы. Склад не пропустит ни один, даже утиля, который свален под открытым небом: в умелых руках и утиль пригодится.

Степан Прокофьевич окинул взглядом весь город и сказал совсем как Орешков:

— Ах, Домнушка…

— Слушаю вас.

— Хорошо! — Пыльный, серый городок показался ему на этот раз озаренным счастливой улыбкой юности. — Катанем туда, посмотрим, чем дышат люди, — и махнул рукой в сторону железнодорожной станции, откуда вперемежку с гудками паровозов доносился шум какой-то стройки.

Машина катила небыстрым, дозорным ходом. Новая строящаяся улица была завалена бревнами, досками, кирпичом, железными балками. Звенели топоры и пилы, натужно ворчала лебедка, поднимая на пятиэтажную высоту строительный материал: кто-то певучим, сильным голосом покрикивал, как в порту: «Май-на-а!.. Вир-р-а!..»

— Стоп! — скомандовал шоферу Степан Прокофьевич и обратился к рабочим, которые отправили вверх подъемную клеть и были пока свободны: — Что строите?

— Элеватор.

— К уборочной закончите?

— Стараемся.

— Надо, надо. Нынче будет много хлеба. Одни мы дадим тонн с тысячу. — Степан Прокофьевич повернулся к Домне Борисовне: — Дадим?

— Меньше — никак, стыдно: теперь мы с водой.

Между тем подъемная клеть вернулась на землю. Рабочие начали укладывать в нее новый груз.

— Поспешайте к уборочной, поспешайте! — сказал Степан Прокофьевич. — Желаем успеха.

Ему отозвались:

— Будьте покойны: примем ваш хлебушко, как полагается.