Алексей Кожевников - Том 2. Брат океана. Живая вода

Доможаков достал тетрадь, которая была заведена им на конный завод, записал в нее о новых планах Степана Прокофьевича, попросил его почаще сообщать в обком, как пойдет дело, и отпустил.

Тотчас по приезде домой Лутонин пригласил к себе Домну Борисовну, Кокова, Хихибалку, передал им свой разговор с Доможаковым и потом обратился к Кокову:

— Ну, мастер, выкладывайте вашу премудрость!

Миша сказал, что, кроме полива через каналы, можно применить орошение наледями и вешней водой — снежницей. Для наледей нужна река либо ручей с плоскими невысокими берегами, для вешней воды — снег. Сильные хакасские ветры обычно сгоняют его в овраги. Очень важно знать, где происходит наибольшее скопление. Это можно выяснить у стариков. Вопреки широко распространенному мнению, что нет более капризного и небрежного создания в мире, чем ветер, на самом деле он работает с удивительной аккуратностью. Овраги, заносимые снегом прежде, будут занесены и нынче.

К разговору о снеге привлекли Урсанаха. Он знал лицо степи так же хорошо, как лицо своей Тойзы, не раз тонул в овражных снегах, собирая табуны, распуганные волками, буранами, и, не задумываясь, назвал с десяток особо задуваемых оврагов.

После этого Степан Прокофьевич опять разговаривал с Доможаковым по телефону: орошение малыми водными источниками и снежницей требует подготовительных работ, которые нужно сделать до зимы. А занявшись ими, он упустит Биже и Камышовку. За что же хвататься ему? А самое лучшее — поймать бы все.

— Завтра буду у вас, — сказал на это Доможаков.

Как бы в ответ южным весенним ветрам дул с тем же упорством северный осенний ветер. Ковыль по всей степи был расчесан и кланялся в одну сторону — югу.

Доможаков, Миша Коков, Степан Прокофьевич и Урсанах, все в теплых куртках-стеганках, выехали осматривать речки, ключи, овраги. Позади этой кавалькады шел без всадника Пегашка, навьюченный разным добром. Предполагали, что в дороге придется заночевать, а где — было неизвестно, и потому все необходимое — постели, еду, посуду — везли с собой.

Урсанах — этот живой справочник по степной Хакассии — называл котловины, холмы и, забывая, что имена идут от давних времен, удивлялся, почему пригрезились людям Седло, Комолый баран, Старуха, когда эти холмы гораздо больше напоминают самолет, автомобиль, самовар, и рассказывал всякие истории:

— До революции в этих местах жил бай Сукин, имел тысячи коней, баранов. Сам, как всякий бай, ничего не делал; при табунах, в доме — везде батраки. Проснется утром, накинет шелковый китайский халат — одеваться толком лень было, — хлопнет в ладоши — и ему прямо к постели несут стол. На него — жареную баранину, обязательно заднюю часть с почкой, и кувшин водки. Поест, попьет, затем опять в ладоши: «Уберите стол!» — и либо снова спать, либо в гости к другому баю, либо к табунам пороть батраков. Порол за все: плохо ожеребилась кобылица, конь зашиб ногу, неласково поглядел на бая косячный жеребец, — от кого вздумал ждать ласки! — и за все одинаково сильно, пока не устанет рука махать плеткой.

Велит однажды Сукин подобрать двух чубарых жеребцов, да таких, чтобы пежинка в пежинку, шерстинка в шерстинку. Ловим жеребцов, ставим парами. А хозяин шумит-гремит: «Не годятся! Подавай других! Живо!» — и плеткой нас куда ни попало.

Говорим: «Нельзя ли вороных, сивых, буланых?» — «Только чубарых», — снова плеткой. «Кому же взбрендило это? Чубарая масть — самая заковыристая, невозможная». — «Царю. Самому царю». — «Царь-то один ведь, и он сразу на двух жеребцах, однако, не может ездить». — «На одном будет царь, на другом царица».

Кое-как подобрали жеребцов, оседлали серебряными седлами, надели уздечки с серебряным набором и отправили царю с царицей на именины. В отдарок царь при слал Сукину шелковый халат и бумагу в удостоверение, что снял его с собственного плеча. Стал у нас свой царь-халат.

Халат и бумагу привез какой-то начальник, не то министр, не то бригадир. Зовут нас в улус Джирим, где жил Сукин. Выходит бай, с ним начальник этот, и кричит: «Пешие, конные, становись все на колени» Ну, стали. Начальник вычитал бумагу, надел на бая халат и говорит: «Этот халат надо почитать, как самого царя». А кто знает, как почитать его? Устанавливает этот почет сам Сукин. Он говорит: «Надо гостевать».

Позвал Сукина один — пьют неделю; позвал другой — пьют месяц. Человеку не скажешь: «Довольно», — когда на нем царь-халат. Звать скоро перестали: он ведь не один ездит, с ним орда целая, и все пить-есть любят.

Тогда Сукин поехал сам: гостевать-то лучше, чем сидеть дома. Потом стали убегать от него. А Сукин все равно гостюет: «Нет хозяина, скрылся… Я за него. Коли, жарь баранов. Кому надоел свой конь — лови нового». Дорого стоил нам царь-халат: богатых сделал бедными, а бедных еще бедней.

— Теперь он где гостюет? — спросил Степан Прокофьевич.

Урсанах кивнул на Доможакова:

— Он устраивал ему последнее гостеванье.

Извилистая речушка, берегом которой ехали, обогнув грядку холмов, привела путников в просторную котловину Миша Коков сказал, что тут с помощью простейших запруд из камня и дерна, чего в окрестностях вдоволь, можно орошать гектаров сорок — пятьдесят. Он определяет на глазок, нивелировка, возможно, покажет и большую площадь, подкомандную [15] Площадь, которую способен оросить какой-либо источник. этой речушке.

— Надо сделать подробную карту всех ваших угодий. — Доможаков подвернул коня ближе к Степану Прокофьевичу. — Все взять на учет. Вот такая речонка — можно перешагнуть, — а в ней заложено по пять тысяч пудов хлеба на каждый год. И взять их просто, дешево, всем доступно. За большим не забывайте малое. Не пренебрегайте каплями, брызгами, собирайте их — получится океан.

Осмотрели еще речонку и несколько ключей; прибавилась новая сотня гектаров, пригодных для орошения. Урсанах тянул дальше. После того как все поголовье оставалось на зиму дома и было, как говорится, всякому сена по колено, — он стал ярым приверженцем искусственного орошения. Но Доможаков не имел времени побывать везде и попросил свернуть к оврагам.

Самые большие овраги были среди холмов Овечьей степи. Приехали туда уже в сумерки.

— Урсанах, где же будем ночевать? — спросил Лутонин, видя кругом только острогранные скалы, крутые осыпи и узенькую, в один след, тропинку.

— Эко горе — ночевать негде! А люди жили…

Урсанах продолжал ехать. Тропа привела к довольно широкой площадке, открытой на три стороны, с четвертой стоял иссверленный непогодами ноздреватый утес. Там Урсанах остановился:

— Вот, нашли. Гостиница партизанская. Выбирай любой номер.

Действительно, в утесе было несколько пещерок и глубоких вмятин, вполне годных для ночевки.