Валентин Гринер - Выше полярного круга (сборник)

Подумаем… Подумаем и решим, и докажем, что нет на земле предмета или явления, которые не могли бы стать искусством. Весь вопрос в том, кто и куда этот предмет поставит, каким ракурсом повернет.

Мои провода родились в тот момент, когда я почувствовал прилив благодарности женщине. Значит, и следующие строчки должны быть связаны с женщиной. Они уже есть! Они живут где-то во мне! Но как их добыть из этого неведомого «где-то»?

И вот вчера врачиха оказала, что Аду отпустят на два дня домой. Я сразу представил себе домашнюю жену, ее лицо, глаза, волосы, прикосновение ее губ и рук… И меня вдруг прошила током давнишняя строка. Я положил телефонную трубку и, как ошпаренный, метнулся к столу. Все остальное произошло в какие-то секунды. Рука не поспевала за мыслью. Я боялся, что мысль уйдет, и записывал слова почти стенографически. Это был взрыв, механика которого никогда не будет объяснена никакими научными исследованиями.

На моем столе лежало только что рожденное стихотворение. Я стоял над ним, как гладиатор, одержавший невероятно трудную победу. Стоял и перечитывал десятки раз, до головокружения.

Я волновался. Во мне трепетало то удивительное, ни с чем не сравнимое чувство, хорошо знакомое только людям, ощутившим, хотя бы однажды, вкус творчества. Я понимал, что создал не шедевр, не образец поэзии. Но это была моя плоть, мое дитя, не похожее ни на какое другое…

АДА НИКУЛИНА.

Накануне мы договорились по телефону, что после утреннего обхода в субботу за мной приедет мама. Лечащий врач согласовала этот вопрос с главным, и я, как говорят, «навострила лыжи». Очень хотелось побыть дома именно семнадцатого. Это наше число, мой с Сашей день, семейный праздник. Мы отмечаем его ежегодно.

Но вечером в вестибюле повесили объявление: в городе эпидемия гриппа, в больнице объявляется карантин, все свидания прекращаются.

Я заволновалась: неужели не отпустят? Ночь спала тревожно, несколько раз ходила к постовой сестре за таблетками — ныло сердце. На уровне окна моей палаты горел уличный фонарь, похожий на голову очковой змеи. Вокруг фонаря, как ночные мотыльки, вились снежные хлопья. Я смотрела на них до помутнения в глазах, вроде засыпала или проваливалась куда-то, а потом в испуге схватывалась. Вокруг фонаря по-прежнему вились белые бабочки.

Под утро я крепко уснула и пробудилась от звона оконного стекла: показалось, будто кто-то единым махом высадил раму. Проснулись и две мои соседки по палате.

«Видимо, ребятишки балуют по пути в школу», — сказала одна соседка.

«Надо же рядом с больницей построить школу. Никакого покоя нет», — сонно возмутилась вторая.

А я почему-то улыбнулась в полутьме комнаты, почувствовав, что никакие это не ребятишки. Это Саша. В вестибюль его, конечно, не пустили — карантин, и он решил вызвать меня таким мальчишеским способом.

Я быстро накинула халат, влезла на высокий подоконник, открыла форточку. На дворе почти рассвело, «о еще горел фонарь. Под ним стоял мой муж и, задрав голову, озорно улыбался.

„Ты что, с ума сошел? — грозно сказала я. — А если бы стекло разбил? Представляешь?“

„Не-е-е, я ж старый артиллерист: метил в переплет. Точное попадание… Как спала? Как себя чувствуешь?“ — Он был в очень хорошем настроении.

Я соврала, что спала хорошо и чувствую себя отлично, спросила о сыне.

„Вадька молодец“, — ответил Саша. — Ниже четверок не носит… Мама приедет за тобой к одиннадцати, на это время заказали такси. Будь готова… Я постараюсь сегодня пораньше. После смены забегу в кондитерский, куплю торт и шампанское, а вы уж там сообразите насчет пирожков с капустой…»

Саша стоял по колено в снегу, ободряюще кивал мне и улыбался.

«Шагай! — строго приказала я. — Ты ж в ботиночках. Только еще не хватало тебе простудиться и схватить воспаление легких. До вечера!» — Я захлопнула форточку, спрыгнула с подоконника, отступила в сумрак палаты, но продолжала наблюдать за Сашей. Мне почему-то не хотелось, чтобы он уходил.

Саша выбрался по своим старым следам на дорогу, пальцем вычерпал из ботинок снег, поднял ворот полушубка и зашагал на шахту. Я посмотрела на часы: до начала смены оставалось двадцать пять минут…

МАРИЯ ВЕНИАМИНОВНА ЦЫГАНОВА.

Из больницы мы приехали на такси. Ночью выпал большой снег, проезды еще не расчистили, и машина остановилась далеко от дома.

«Дальше придется на „одиннадцатом номере“, — сказал таксист. — Горкомхоз не торопится. Критикуют их в газете через День и каждый день, а им это до фонаря…»

«Ничего, — сказала Ада. — Может, и болеем оттого, что редко пользуемся „одиннадцатым номером“. В старые времена богомольцы ходили из Соловецкого монастыря в Киево-Печорскую лавру. Потому и не знали никаких стенокардий…»

Я поддакнула:

«Что там Соловки? Из Сибири ходили в Киев. За десять тысяч верст…»

Мы расплатились с таксистом, пошли по узенькой тропке к дому: я впереди, дочь — следом. У подъезда Ада остановилась, глубоко вздохнула, тяжело перевела дыхание, призналась: «Волнуюсь, будто целый год дома не была».

Я стала хвалить Сашу:

«Чего волноваться? С твоим мужем можно болеть. Он не только порядок в квартире, но и в душе чистоту соблюдает. Всю ночь, наверно, под кроватями ползал. Предлагала помочь — ни в какую. Вадика — и того отправлял ко мне ночевать, чтобы не будить его загодя. Ведь уборку-то начал часа в три ночи…»

Ада сказала:

«Мамочка, завтра ведь семнадцатое октября. Восемнадцать лет со дня нашего знакомства. Саня считает этот день самым большим праздником».

«А ты как считаешь?» — опросила я.

«Точно так же».

Мы постояли еще несколько минут на свежем воздухе и поднялись к себе. В квартире было тепло и уютно. Пока раздевались, я думала о том, какие у Саши золотые руки. Редкая хозяйка расставит вещи так, чтобы служили они не только украшением, но и приносили пользу, какую должны приносить. Я часто удивлялась: откуда это у него, у деревенского парня, который вырос в страшной нужде и спал, как сверчок, за печкой?..

Из коридора я сразу отправилась на кухню. Время близилось к обеду. Вот-вот явится Вадик. После пяти уроков он готов слона съесть — от хобота до хвоста. Понятно, растущий организм требует много калорий, особенно на Крайнем Севере. Ведь мальчик родился и вырос в Заполярье.

Дочь окликнула меня из комнаты:

«Мама, он стихи мне новые посвятил. Послушай…»

И она прочла мне «Найти такие провода…» Я слушала строки, написанные моим зятем, простым шахтером, и думала о том, что моя дочь счастливая, она сделала правильный выбор, не ошиблась. Меня, как мать и старую учительницу, очень страшила ошибка…