Михаил Жестев - Татьяна Тарханова

Когда бомбежка утихла, девочка сказала:

— Я все видела. Ты, Тарханова, как сумасшедшая бегала.

— А ты кто?

— Я Уля Ефремова.

— Ты из пятого «а»?

— Да.

— И тебе не страшно?

— Страшно, — призналась Уля. — Но бегать нельзя... Сразу убьют...

Они вышли из погреба, Татьяна спросила:

— Я очень боюсь, можно, я к тебе пойду?

— Пойдем... Ты ела?

— Спасибо, я не хочу...

— Когда поешь, не так страшно.

Уля Ефремова жила на другом краю Раздолья. Старше Татьяны на полтора года, она перед войной лишилась матери и в тринадцать лет была уже полновластной хозяйкой дома. Она топила печи, готовила для отца и брата Федора, даже распоряжалась их деньгами, которые они давали ей на общий семейный стол. Уля накормила Татьяну, а потом пошла ее провожать. Они шли держась за руки, как будто подружились давным-давно. И, наверное, оттого, что Татьяна чувствовала руку Ули, ей уже не было так страшно.

— Жалко, что ты из пятого «а», а я из пятого «б». Вместе уроки готовили бы...

После недавней бомбежки пахло дымом, гарью и болотом. Теперь было ясно, что сброшенные бомбы упали в поле за Раздольем — и если не считать выбитых стекол, они не причинили особого вреда.

— А как же теща Гитлера? — весело спросила Татьяна.

— Убита! — ответила Уля. — И больше не воскреснет...

У дома Татьяну встретили Игнат и Лизавета.

— Слава богу, жива...

— Хорошо, что Уля затащила меня в погреб.

— Все равно ничего бы с тобой не случилось, — сказала Уля. — Ведь бомбы упали в поле.

С этим трудно было спорить. И все же Татьяна считала, что Уля ее спасла. Ей хотелось чувствовать рядом с собой кого-то старше и опытней себя, чувствовать друга, который оберегал бы ее.

После бомбежки Тархановы заколотили дом и переехали жить на комбинат. Игнат работал по-прежнему бригадиром-ремонтником и, как старый солдат, был назначен еще помощником начальника противовоздушной обороны комбината. Они поселились в одном из бункеров старой котельной, переоборудованной и приспособленной под жилье.

Татьяна временно оставила школу, и ее жизнь оказалась подчиненной комбинатскому расписанию. В семь утра она вставала и шла вместе со взрослыми в столовую. Туда же она спешила к двум дня на обед и в восемь вечера к ужину. Она не работала и одна из первых занимала очередь в столовой для Лизаветы и Игната. На это преимущество вскоре обратили внимание их соседи по бункеру и стали поручать Татьяне занять очередь и для них. Она стала как бы управляющей очередью.

— Танюша, где я стою?

— За Иван Васильевичем.

— А я где?

— За Иван Петровичем...

— А где моя очередь?

В бункер попадали через подвал, где всегда стояла вода. Надо было пройти по узкому деревянному настилу, и сделать это в полумраке едва освещенного подземелья было не так просто. Женщины не раз звали на помощь Татьяну. С «летучей мышью» она выводила их из бункера. Одни в шутку звали ее «Том Сойер из бомбоубежища», другие — «комендант бункера», и как-то так случилось, что Игнат стал посылать ее в цехи по делам штаба ПВО. Она стала связной. Ей выдали ватные брюки и ватную куртку. Новая одежда сделала ее шире в плечах и скрыла худобу. Высокого роста, она могла сойти теперь за шестнадцатилетнюю. Только мягкий детский овал лица да походка выдавали в ней двенадцатилетнюю девчонку. Но она этого не знала и сама себе казалась в ватнике совсем взрослой. Вот бы на нее посмотрела Уля! Теперь, пожалуй, еще не известно, кто из них может считать себя старшей. Татьяна хотела съездить в Раздолье, но ее не отпустили. Тогда она написала Уле письмо, пригласила к себе. Уля ответила лаконично: ездить на комбинат и искать ее там у нее нет времени. И как бы между прочим просила передать родителям, что она присматривает за их домом и особенно за изгородью, которую долго ли растащить на дрова. По вечерам Татьяна не раз увязывалась за Игнатом и вместе с ним обходила посты ПВО. Случалось, их заставала воздушная тревога. В такие минуты ей очень хотелось оказаться в надежном бомбоубежище, но ничего не поделаешь, приходилось быть при командире и следовать за ним по цехам. Лизавета волновалась:

— Ну где вы пропадали?

— Исполняли службу.

— Горе мне с вами.

Лизавете было тяжело. В сорок лет нелегко лазить с масленкой по трансмиссиям механического цеха. Но война есть война. Да к тому же лучше самая тяжелая работа, чем день и ночь беспокоиться за Игната. Не молодой уж, за пятьдесят перевалило. И по вечерам, когда не было воздушных тревог, она чувствовала себя даже счастливой. Вся семья вместе, живут хоть и не очень сытно и не дома, а в тепле.

Война как-то заставила ее забыть свою неприязнь к Татьяне. Что ей жаловаться на приемную дочь? Может быть, даже хорошо, что она такая самостоятельная. Таким война не так трудна. Ну, а что дальше будет — зачем об этом думать? С ней Татьяна или не было бы ее, все равно надо с Игнатом век свой доживать, ежели только войну переживут.

Татьяна любила вечера, когда они втроем сидели в углу бункера и, отделенные от других повешенным на веревке одеялом, разговаривали о своих семейных делах, о доме, в который они обязательно вернутся весной. Жизнь в доме представлялась совсем иной. Все свое будущее Татьяна связывала с отцом, а с ним все будет по-другому. Она должна его разыскать. Но как это сделать? Прежде всего надо узнать его имя. Ведь ее отчество не по отцу, а по деду.

Однажды, когда Лизавету вызвали по каким-то делам в цех, Татьяна спросила Игната:

— А у тебя только я одна? Никого больше не было?

— Был сын.

— А как его звали?

— Василий.

— А где он?

— Без вести пропал.

— Как так без вести? Уехал и ничего не написал?

— Может, и написал, да я тоже уехал, вот и потеряли один другого.

— И больше у тебя никого, никого не было?

— Кроме тебя, никого.

Теперь она знала, что ее отца зовут Василием. Василий Игнатьевич Тарханов. Значит, она может начать поиски. Но как начать? Написать в Москву? А куда? Есть главный адресный стол. Но ведь отец, наверное, воюет. Значит, надо писать в Москву, военному командованию. Там должны знать, где какой солдат воюет. Однако вскоре она отказалась от этого плана. Зачем ей посылать куда-то письмо и ждать, пока наведут справки да ответят, — ведь самое простое объявить по радио, как это делают другие, и отец сразу узнает, что его ищет дочь. Как это раньше она об этом не подумала? И в тот же вечер она втайне от своих написала в Москву письмо, где просила дорогую радиоредакцию объявить по всем городам и фронтам, что Василия Тарханова разыскивает его дочь Татьяна Тарханова, которая живет в Глинске, на комбинате огнеупоров.

Она не сомневалась, что радио поможет ей в розысках и что, бесспорно, отец ее услышит. Но прежде чем услыхал ее тот, к кому она обращалась, ее услыхали те, от кого она так тщательно скрывала свои поиски. Как-то вечером, когда в бункере было полно народу, голос диктора объявил: