Петрусь Бровка - Когда сливаются реки

Йонас был один. Только что от него ушел Кузьма Шавойка, который клялся, что возьмет всю вину на себя. Это так подействовало на Йонаса, что он тоже счел себя виноватым.

— Прости, Алесь! — сказал он, увидев в дверях товарища. — Я все натворил, я и ответ буду держать…

Алесь присел возле кровати.

— Что ж, отвечать придется, и крепко, — подтвердил Алесь. — В самом начале строительства ты подорвал авторитет всей комсомольской организации, совершил проступок, за который тебя поблагодарит всякая нечисть...

— Верно, хотя я и не хотел этого.

— Хотел, не хотел... Может потому, что не хотел, я буду голосовать за строгий выговор, а иначе я не задумался бы внести предложение об исключении.

— Меня, Алесь?!

— Конечно, не Пранаса Паречкуса... Ты лучше расскажи подробнее, как это случилось?

Уже солнце перевалило за полдень, когда окончился их разговор. «Хорош самодеятельный певец!» — подумал Алесь о Езупе Юркансе. С Йонасом он попрощался по-дружески, но утешать его не стал.

Как только зажглись огни в сельском Доме культуры, комсомольцы и молодежь начали сходиться на собрание. Всем была хорошо известна повестка дня, и прения, как водится, уже разгорались задолго до открытия. Одни винили Кузьму Шавойку, другие — Йонаса, никто — Езупа Юрканса.

В первом ряду нервничал Йонас Нерута. Ему было нелегко, и хотя с виду в нем ничего не переменилось, сердце жгло болью. «Лучше бы провалиться сквозь землю, чем сидеть таким дураком перед людьми!» — злился он. Кузьма Шавойка поступил осмотрительнее, — его за мелкие проступки прорабатывали не впервой, он имел опыт, — и устроился в самом углу. Правда, на душе у него тоже скребли кошки, и больше всего он боялся, что уже ни у одного человека не найдет сочувствия. Не раз ему прощали рюмочки, теперь — черта с два! «И что это у меня за характер? — дивился он. — Как только выпью — так и в драку... Меня, наверное, на войну надо посылать, мирное время не по мне...» Кузьма Шавойка, настроенный таким образом, весьма удивился, когда рядом с ним на стул опустился Янка Никифорович. «Прорабатывать пришел», — поежился Кузьма.

— Как же это вышло, Кузьма? — и впрямь приступил к делу Янка Никифорович.

— А я и сам не знаю, — ответил Шавойка.

— Не смог себя сдержать?..

— Не смог.

— А почему?

— Ничего не помнил от злости...

— Ну, а если бы ты трезвый был, случилось бы это?

— Нет.

— Значит, ты не виноват, — ехидно усмехнулся Никифорович. — Водка виновата... Ты только тара для нее, да?

Кузьма посмотрел на Никифоровича. Тот заметил, что у парня тяжело на душе и он так переживает, что того гляди расплачется.

— Брошу пить, — сказал Кузьма.

— Это всерьез?

— Вот увидите... Только бы поверили мне!

— Веру надо заслужить, — печально вздохнул Никифорович. — А то у тебя получается, как у того бедного мужика, который никак не мог поесть хлеба с березовым соком: весной сок есть — хлеба нет, осенью хлеб есть — сока нет...

Председателем собрания выбрали Петера, а секретарем — Веру Сорокину. Первым выступил Микола Хатенчик. Говорил он неплохо, с душой, и даже сам удивлялся, откуда все это у него берется — он был скромным секретарем.

— В наше время с такими случаями надо кончать, — заявил он, осуждающе поглядывая на Йонаса и Кузьму Шавойку. — Случилось это у нас впервые, и надо сделать так, чтобы не повторилось. Мы знаем, что это — хулиганство. Но это хулиганство кладет тень на нашу дружбу, воскрешает давно отжившие нравы. Много лет тому назад наши деды, выбравшись из корчмы, хватались за колья — так их сама жизнь натравливала друг на друга! А тут, когда мы одной семьей собрались строить электростанцию, опять начинаются сцены у корчмы... И кто это делает? Комсомольцы... Повторяю, это хулиганство, а вот наши враги будут кричать: «Посмотрите, какая у них дружба — ножи друг другу в спины втыкают!» Положим, всякого мы от них наслушались и не боимся, но ведь стыдно!..

Нет, мы никому не позволим бросать тень на нашу дружбу! Мы все знаем Йонаса Неруту как хорошего бригадира в колхозе и доброго работника на строительстве. Комсомольцы гордились им, а теперь похоже, что зря...

— Потому что дурень, — послышался голос Восилене.

— Нет, ты его не выгораживай, — подал голос Мешкялис, тоже присутствующий на собрании. — Натворил — пусть отвечает... Голову на плечах носят не для того, чтобы на нее шапку надевать!

— Голова не живот, кашей не набьешь, — поддержала Мешкялиса Марта.

— Ну, вы уж чересчур! Ближе к делу! — попросил Петер.

— Можно и к делу, — не растерялась девушка. — Почему так случилось? Потому, что Йонас думал о себе, но позабыл о коллективе. Напился, втянул в пьянку товарища, затеял игру в карты. Все ясно!

— Про Кузьму Шавойку, как про комсомольца, мне хочется говорить в последний раз, — снова взял слово Микола Хатенчик. — Мы слишком долго цацкались с ним. И сами виноваты: сколько раз упрекали и ни разу не наказали за пьянку. Больше того, находились и такие, которым все это, видимо, нравилось; они только хохотали над его хмельными художествами. Доброе слово до Кузьмы не доходит, как пшеница на камне — не всходит...

В зале шептались. Антон Самусевич, сидевший в задних рядах, где поменьше света, ерзал на кресле — чего доброго дойдет очередь и до него, если так берутся за выпивку. «Самодеятельность» Шаплыки была ему хорошо знакома! Радовалась Аделя Гумовская, которую отец специально послал на это молодежное собрание. «Вот и сбывается то, о чем говорил Казюк Клышевский, — непрочна их дружба».

Никифорович смотрел на Кузьму и видел, что тот меняется в лице, то белеет, то краснеет. Старик был целиком согласен с тем, что говорит докладчик, но не мог окончательно примириться с мыслью, что Кузьму уже ничто не исправит. Немало он видел на своем веку людей похуже Кузьмы Шавойки, которые после доброй встряски становились на ноги.

Кончая доклад, Микола Хатенчик внес предложение:

— Поднять нож на товарища — значит стать на путь бандитизма. Я думаю, что для Кузьмы Шавойки есть одна кара — исключить из комсомола...

Микола сел. По залу пробежал легкий говорок, как пробегает от первого ветра рябь по недвижному до того озеру. Петер предложил выступать в прениях.

Первой взяла слово Вера Сорокина:

— Я согласна с предложением Миколы, но я не давала бы такой оценки. Зачем же так? Конечно, все это плохо, но никакого бандитизма здесь и в помине нету, просто поссорились хлопцы. Почему? Да лишнее выпили...

— А по-твоему, это хорошо? — крикнул Павлюк Ярошка.

— Я не говорю, что хорошо... Прошу не перебивать! — разволновалась она. — Только какой же тут бандитизм?

Анежка впервые была на комсомольском собрании, и хотя вопрос, который разбирался сегодня, казался весьма непонятным и некрасивым, она чувствовала, что попала в семью молодежи, которая не потерпит ничего дурного. «А что сказал бы об этом пан клебонас? — подумала она. — Наверное, натравил бы литовцев на белорусов». Анежка внимательно слушала Веру Сорокину и завидовала ей. «Ишь как умеет говорить! Вышла на трибуну и рассуждает уверенно, словно дома. Вот бы мне научиться так себя держать... Нет, нет, я этого, наверное, никогда не сумею!» Только когда Вера стала доказывать, что поступок Шавойки не такой уж плохой, она не могла с ней согласиться. И совсем замерла Анежка, когда слово взял Алесь. Ей казалось, что здесь вряд ли кто сможет говорить так, как он, хотя речь его была самой обыкновенной.