Александр Черненко - Моряна

Он отряхнул пышную, по пояс, бороду.

— Захар Минаич, — Глуша приподнялась, — не откажи! Я за камышом потом съезжу для вас, как тогда ездила.

Краснощеков, слегка покачиваясь, продолжал разглаживать под столом ноги.

— Маловато тогда, дочка, привезла.

— Еще раз съезжу, Захар Минаич!

— Коли так, ладно, уважу.

И, вынув из-под стола руки, Краснощеков положил их на клеенку, — были они мясистые, в густой рыжей шерстя.

Кивнув та окно, он спросил:

— А с Колякой как там? — И у него дрогнули сытые, розовые щеки. — Какие разговоры идут? Что там?

— Ничего...

— Что говорят-то ловцы?

Глуша непонимающе посмотрела на Краснощекова.

— Ну, все-таки, что же говорят? — допытывался он. — Дурное чего-нибудь, или что?

Еще раз взглянув на Захара Минаича, Глуша нерешительно сказала:

— Говорят, что жалко Коляку... И еще: диву даются, как это его в относ не угнало...

— А дурного, дурного чего-нибудь не слыхала? Попался, может, в чем-то он, что-то сделал...

— Не слыхала, Захар Минаич. Все время на улице была, на берегу потом, а такого ничего не слыхала.

— Ага! Ну, так... — И, сразу подобрев, он снова отряхнул пышную бороду... — Найди Илью, он, должно быть, у Коляки, и скажи, чтобы запряг тебе жеребчика.

— Благодарствую, Захар Минаич!

— Ладно, сочтемся...

Когда Глуша вышла из горницы, Краснощеков почувствовал, что ноги его будто начинают оживать.

— Ну, слава богу! — он облегченно вздохнул и перекрестился на множество икон, которые, словно иконостас в церкви, были расположены по обеим стенам правого угла. — Кажется, с Колякой благополучно. И Глуша сейчас говорила, и Илья... Должно, Марфа напутала.

Но вспомнив, что до сих пор почему-то не приходит позванный Марфой кум Трофим Игнатьевич Турка, Краснощеков опять забеспокоился и начал старательно разглаживать ноги.

«Ох, уж эти ноги! — тяжко вздохнул он. — Отрубить бы их да пристроить деревяшки, как вон у Лешки-Матроса. И то было бы лучше, чем так маяться с ними!»

Двадцать пять лет беда с ногами у Краснощекова тянется: обморозил он их однажды на взморье, и с тех пор, как только расстроится Захар Минаич или думка тяжелая найдет, ноги перестают двигаться, а потом исподволь отходят, оживают.

Сколько горя перенесено из-за них!

А напасть эта вышла так. Сначала его накрыли в море ловцы при оборе чужих сетей и за это жестоко отомстили ему — протянули хребтиной подо льдом. Отошел Захар Минаич и пристрастился к новой, еще более легкой наживе: стал заниматься обловом запретных вод. Быстро приобретал состояние Захар Минаич, как вдруг захватили его стражники рыболовного надзора при облове богатейшей ямы. Он подался наутек, стражники открыли по нему стрельбу. Удалось Краснощекову скрыться с лошадью в приморских камышовых чащобах. Долго еще гремели выстрелы, а он все глубже и глубже забивался в камышевую крепь... Наступила ночь, и надо было выбираться домой. Лошадь порезала о камыш ноги и брюхо и, обессиленная, пала. Бросил ее Краснощеков и пошел... Была суровая зима, стояли лютые, жгучие морозы. Только к утру выбрался Краснощеков из камышей, ободрав всю одежду и в кровь исцарапав лицо и руки. Изнеможенный, он не в состоянии был двигаться дальше и, присев на лед отдохнуть, крепко заснул. Тут бы и смерть нашел себе Захар Минаич, но на счастье ехали мимо ловцы, заметили его и подобрали.

Хотели тогда еще, как только привезли его обмерзшим со взморья, отрезать ноги, — заартачился, не послушал доктора... Как на грех, в то время помог ему один знахарь. Выхворался будто Захар Минаич, но стоило ему первый раз побывать в волости и встретиться со стражниками рыболовного надзора, которые захватили его при облове запретной ямы, как сразу ноги перестали действовать. Захару Минаичу тогда не было точно известно: знали или не знали стражники, что именно он был в облове. Выведав в тот же день о том, что стража не знает об этом, он успокоился, и в ночь отошли, ожили его ноги.

С этого и пошло: как беда — отнимаются ноги!

Но все же можно было еще терпеть: с утра отнимутся, к вечеру отойдут, или с вечера отнимутся, к утру отойдут.

А вот спустя год после злополучной встречи со стражниками, в следующую зиму, случилось с Захаром Минаичем такое событие. Ехал он из города один и нагнал тихо шагавшую лошадь; в санях оказался известный богатей-рыбник казах Жумгали Култаев. Он крепко спал.

Окликнул его Захар Минаич раз, другой, а казах, прикурнув к ободке саней, спит да посапывает. Сани Краснощекова поровнялись с санями Култаева, Захар Минаич еще раз окликнул его.

«Наглотался в городе, — подумал Краснощеков, — после расчетов-то...»

И, привстав на колено, зорко оглянулся вокруг: длинный и узкий коридор протока был пуст, по бокам его стояли белые, заснеженные стены камыша.

«Верно, не пустой возвращается из города», — кольнуло Захара Минаича.

Нашарив в сене пешню, он еще раз осмотрелся, и когда сани сошлись вплотную, бок о бок с култаевскими, Краснощеков вскочил и со всего размаху трахнул казаха по голове ломом с деревянной рукояткой.

Култаев вскинул руки, словно пытаясь приподняться, но Краснощеков ударил его вторично, и казах, не издав ни звука, бездыханно сник на ободку саней.

Захар Минаич вывернул все его карманы и нашел в одном из них кожаный мешочек с деньгами. Он быстро вытащил Култаева из саней и, когда взглянул в его лицо, — отшатнулся.

У казаха натужно выперли глаза, — налитые кровью, они дрожали и, казалось, в упор рассматривали Краснощекова. Захар Минаич перекрестился и, подбежав к Култаеву, надвинул на его лицо шапку; схватив казаха за ногу, он поволок его к майне и сунул под лед.

Вогнав казахскую лошадь в камыш, Краснощеков покатил в обратную сторону и свернул в ближайший проток...

После этого целый месяц не действовали ноги у Захара Минаича, потом отошли, а через полмесяца совсем ожили.

К своим сбережениям присоединил он еще четыреста култаевских целковых и начал разворачивать скупное дело: купил рыбницу, прорезь, нанял работников... Неожиданно, перед самым выходом на путину, в Островок заявился из города судебный пристав. Перепугался Краснощеков, и ноги его омертвели. Пристав оказался в Островке проездом и скоро укатил обратно в город.

Целую неделю оставались неподвижными ноги у Захара Минаича.

С той поры и стало невмоготу: чуть что — и без ног Краснощеков, то на неделю, а то и на две...

И какие только меры не предпринимал он, чтобы избавиться от этого недуга, — благо что были скоплены большие деньги: сначала от обора чужих оханов, облова запретных ям, потом этот Култаев, рыбная скупка... Объехал Краснощеков лучших докторов Астрахани, Саратова, Казани. Был даже в клинике знаменитого профессора в Санкт-Петербурге. А сколько перепробовал он разных знахарей, колдунов, бабок... Ничего не помогло! И, решив, что недуг его — божье наказание за грехи, удалился он на год в Чуркин златоглавый монастырь. Откупил себе отдельную келью и зажил тихой, монашеской жизнью.