Рустам Агишев - Луна в ущельях

Взгляд Дины упал на фотографию в еженедельнике, где изображена была будто бы спящая девочка. В заметке рассказывалось о древнем саркофаге с отлично сохранившейся мумией юной римлянки, жившей в начале нашей эры.

«Ведь должны же, должны существовать средства и для продления человеческой жизни», — подумалось Дине.

— О чем ты думаешь? — спросил Вадим.

— По ассоциации. — Она спохватилась, поняла, что себя выдала. — Находят какие-то смолы в горах Средней Азии, извлекают чудотворные вещества из нефти. Это интересно, правда?

— Уж не думаешь ли заняться геронтологией?

— Да-да, так, кажется, называется эта наука. А почему бы нет? Если бы я могла… Ведь это, наверно, очень радостно — помогать людям жить долго, — медленно сказала девушка.

Он достал из ящика тумбы сигарету. С интересом и некоторым отчуждением поглядывая на нее, закурил, и она вдруг густо покраснела, поняв всю неуместность этого разговора. Он словно не заметил и сказал очень мягко, как старший:

— Не надо, Динушка, метаться. Ну, от геологии отстала — бог с тобой, может, действительно не женское это дело. Займись серьезно химией: это твое настоящее, кровное. И какое нужное!

Дина дрогнула. Значит, он все знает, понял все ее ухищрения и сейчас советует ей, как укрепиться в жизни… как жить без него… Он и сейчас неизмеримо сильнее и умнее ее, но сейчас это неважно. Важно на всем свете только одно: его надо спасти!

А он, продолжая говорить тем же ровным голосом, потребовал, чтобы она уехала. Он уже почти здоров, через неделю-другую выпишется из больницы и уедет в поле, а она должна учиться. Нечего ей тут делать.

Вот как, дело пошло, стало быть, в открытую. Дина посмотрела ему прямо в глаза и сказала:

— Ладно, старик, в Москву я, конечно, поеду, но не иначе, как вместе с тобой. Уяснил? Вместе полетим. Зимнее обмундирование я уже приготовила.

— Зачем мне в Москву? — Вадим сдвинул брови. — Я же сказал: не поеду.

— Поедешь! — в голосе ее задрожали слезы. — Покажемся врачам и — на один из подмосковных курортов. Сосновый бор. Воздух. Лыжи. Да ты сто лет не имел ничего подобного!

— Зачем ты уговариваешь меня, как ребенка? — он грустно посмотрел на нее и улыбнулся. — Отправляйся одна — учись. Тебе надо заканчивать институт.

— Хватит, Вадим. Я еще вполне успею стать гениальным химиком, — сердито сказала она.

Вадим невольно рассмеялся, потом лег на кровать ничком. Дина поняла, что ей сейчас не уговорить его.

Ильза Генриховна за долгие годы так и не привыкла к местному климату. Не привыкла и к дальности расстояния. До переезда сюда не проходило и года, чтобы она не побывала в родной Риге. Снять на сезон комнату или угол ей не стоило труда, и милый сердцу янтарный берег, полный разноцветных элегантных купальников, шерстяных широкополых шляп и поливиниловых босоножек нежнейших оттенков, — надолго был к ее услугам. Однако с тех пор, как они уехали из Москвы, все реже приходилось бывать в Риге. От Москвы-то было «рукой подать», как говорят русские, а попробуй отсюда, с Востока, дотянуться до Балтики! Влетает это в копеечку, а с копейками после покупки «Запорожца», будь он неладен, стало туговато. И то сказать, муж теперь в командировки ездит мало, а ее уроки не много дают. Вот почему, когда Ян намекнул на возможный переезд, Ильза почувствовала себя на седьмом небе. Да, верно говорят в Польше: пан мой — бог мой. С Яном своим она не пропадет.

И уже соседи и знакомые, собираясь у нее, горячо обсуждали предполагаемый переезд, уже она подумывала, какую мебель возьмет, а какую уступит соседям. Рояль, конечно, возьмет.

Ильза провела рукой по пожелтевшим от времени клавишам небольшого концертного рояля, матово белевшего в углу. Его сработали лучшие рижские мастера. Такому инструменту и в Москве позавидуют. Погодите, она заведет там дом ничуть не хуже, чем у этой зазнайки Мирдзы. А впрочем, что умеет Мирдза, кроме как расстилать вязаные салфеточки. У нее будет дом лучше и современнее. Уж поверьте, что так.

— Можно, Ильза Генриховна? — в двери показалось виновато улыбающееся круглое лицо Зойки.

— Ну-ну! — суховато молвила хозяйка, скользнув взглядом по золотым часикам на полноватой руке. — На уроки опаздывать нельзя, уважаемая Зоя.

Зойка сослалась на заносы, которые и послужили причиной того, что Ильза сама не пошла в училище, а некоторым своим ученицам позволила приходить к ней домой. Зойка училась первый год. Совсем недавно она и сама не догадывалась, что у нее есть голос. На экзаменах она прошла хорошо, попала к лучшему педагогу и сейчас как будто успевает. Только бы осилить вот эти верхние регистры. Но если Ильза Генриховна не отступает — значит, она, Зойка, не такой уж бездарный барабан.

— Ну что, начнем, Зоя?

Сидя за роялем, Ильза Генриховна преображалась. С ее лица исчезала мелкая озабоченность. Глаза становились мечтательными, светились настоящим чувством, руки легко скользили по клавишам. Она вполголоса поправляла Зойку, помогала ей брать ту или иную ноту; не раздражалась, когда та фальшивила, а мягко останавливала и терпеливо начинала все сначала. В такие минуты даже ворчливая тетя Груша засматривалась на хозяйку, прощала ей мелкие обиды и ходила на цыпочках.

После урока Ильза обычно не отпускала учениц сразу, а объясняла промахи, показывала, записывала задание на дом, иногда поила чаем. Так произошло и сегодня. Отправив тетю Грушу за покупками, Ильза Генриховна усадила Зойку за стол. Чай был необыкновенно ароматный. (Она умеет заваривать, будьте покойны!) В вазе вкусно румянилась горка домашних булочек.

— Получится у меня что-нибудь? — спросила Зойка, еще взволнованная уроком, и затаила дыхание.

— Милая моя… — за долгие годы жизни среди русских Ильза так и не привыкла к свободной речи и произносила слова, как они писались, — милая голубка, даже медведь учится танцевать. А ты еще только начинаешь.

Зойка слегка насупилась: ей хотелось хоть раз услышать похвалу.

— Зоя, тебе Вадим Аркадьевич нравится? — неожиданно спросила Ильза Генриховна.

Девушка, застигнутая врасплох, беспомощно взглянула на хозяйку, но, не увидя в ее глазах ни насмешки, ни коварства, тихо ответила:

— Он не может не нравиться. Вадим — мужчина.

«Дева Мария! И это говорит подруга моей дочери, — с неприятным чувством подумала Ильза, — девчонка, у которой молоко материнское на губах не обсохло».

— Разве? — сказала она вслух и пренебрежительно поджала губы. — Вот уж не замечала.

— Ваша дочь о нем другого мнения, — сказала Зойка, с любопытством глядя на своего педагога.

— Моя дочь… — Ильза Генриховна неестественно рассмеялась. — Моя легкомысленная дочь перевлюблялась уже во всех киноактеров. Вадим Аркадьевич — очередная ее блажь.