Рустам Агишев - Луна в ущельях

— Блажь? Нет, у них без дураков, Ильза Генриховна, честно вам говорю.

— Не думаю, — хозяйка с сожалением покачала головой. — Ведь мы уезжаем, Зоя. Совсем уезжаем из Каргинска.

— Как уезжаете? Куда?

— В Москву. Там мой муж в министерстве работать будет. Это дело дней.

— Вот как, — разочарованно произнесла Зойка, прежде всего подумав о своих верхних регистрах. — Значит, я не доучусь?

— Почему же, — Ильза Генриховна снисходительно улыбнулась, — Архиповой тебя передам. Конкордия Матвеевна — замечательный педагог,

— Вот оно как, — продолжала соображать вслух Зойка, — стало быть, Динка не вернется в Каргинск?

— Зачем ей возвращаться? — Ильза Генриховна пожала плечами. — И, если уж совсем откровенно: в Москве у нее такой парень… тридцать лет, а уже кандидат… Пока не болтай, голубка, слышишь? Что касается голоса — материал у тебя богатый, — меняя тему, продолжала хозяйка, — и я уверена, что Архипова сделает из тебя певицу. Я с ней сама поговорю.

— Значит, Динка остается в Москве, — беззвучно одними губами повторила Зойка. — Блеск! — неожиданно воскликнула она. — Какая Динка счастливая… — По правде говоря, думала она сейчас не о подруге, а о тех выгодах, которые сама она сможет извлечь из этих новых обстоятельств. Дина уезжает, и значит… — Она поглядела на учительницу и торопливо сказала: — Ну ладно, до свидания, Ильза Генриховна.

Подавив слезы, Дина молча вышла из палаты. А Вадим все так же лежал ничком. Что ж, он мог сейчас еще меньше, чем она. Сколько еще ему пролеживать тут койку и заниматься воспоминаниями?

Вот еще одно. Оно очень напоминает ту историю, когда пионервожатая Светлана уговаривала Вадимку поверить, что нашлись его родители. Здесь она тоже фигурировала и такая же была курносая, хотя много повзрослела.

Вадим тоже стал к тому времени рослым плечистым парнишкой с широким, немного веснушчатым, лицом и белесым вихрастым чубом. А вот Игорь Лебедь все еще оставался щуплым и тоненьким, он рос медленно. Только глаза — черные, быстрые, лучистые — делали его старше четырнадцати лет. Глазами, да еще необыкновенно густыми ресницами Игорь в ту пору гордился. Впрочем, разве только в ту пору?

А в тот памятный день все началось очень обыкновенно. После линейки и подъема лагерного флага ребята плотно позавтракали в столовой, устроенной в саду под дощатым навесом, потом всем отрядом двинулись на Партизанскую сопку. Там и сейчас еще можно найти в зарослях бурьяна позеленевшие винтовочные патроны или обломок японского тесака с зазубренным наподобие пилы обушком.

Но Гарвей и Флинт, как называли друг друга, начитавшись приключенческих книг, Вадим с Игорем, уже не раз бывали там. Незаметно отстав, они подались в кедровник за орехами. Кедровая роща сплошным зеленым шатром покрывала высокую сопку. Взобравшись на дерево с толстым красноватым стволом, усеянное крепкими, еще не успевшими растопырить чешуйки зеленоватыми шишками, они щелкали орешки, а потом начали сбрасывать шишки на землю, как это делают белки, чтобы унести с собой.

Остро пахло раскипевшейся на солнцепеке серой.

В просветах стволов сверкали синие ленты Каргиня, плавились ковшики пойменных озер. Невдалеке маячили, господствуя над огромной территорией, радиомачты. Город терялся в зеленой дымке. Сколько раз уж в мечтах подростки уносились на своей бригантине за тридевять земель — даже в Индию или на Гавайские острова; а на самом деле бригантина, колыхая алыми парусами, все торчала на месте.

Игорь дальше никак не желал мириться с этим. Щелкая орехи, он скучающим взглядом обводил раскинутый у подножия сопки и осточертевший обоим лагерный городок с аккуратными корпусами, с этими кружевными занавесками и посыпанными гравием дорожками, утыканными по краям выбеленными половинками кирпича.

— Раньше, слышишь, Гарвей, говорят, пионерские лагеря были совсем другие, — говорил Игорь, сидя верхом на суку. — Никаких там бачков с кипяченой водой. Спали в брезентовых палатках, готовили на костре, ели из котелков — как солдаты. Потом они на войне воевали, и еще как! А из нас, видать, хотят понаделать милиционеров или пожарников. «Береги лес от огня! Не плюй на пол!» — передразнил он и досадливо сплюнул. Он старался дотянуться до большой желтой шишки, а ветка, как живая, уходила все дальше.

Вадим поглядел на товарища и солидно отозвался с верхнего сука:

— Правильные плакаты. Лес — вещь полезная, а антисанитария — вещь вредная.

— Поди к черту! — Игорь до шишки не дотянулся, но подцепил гибким большим пальцем ноги буроватую плеть какой-то лианы и удивленно воскликнул: — Гляди — кишмиш! — Он потянул лозу к себе, и, сорвав гроздь похожих на крыжовник зеленовато-желтых ягод актинидии, протянул товарищу. Ягода была сочная, сладкая, но чуть горчила, и очень странно было видеть ее на кедре. Тогда они еще не знали, что в Алитэ-Каргинской тайге это вещь довольно обычная.

— А как растет банан, не знаешь? — спросил Игорь.

— На дереве, должно быть.

— На дереве-то на дереве, а будто бы без семян. Ты находил семена в бананах?

— Я бананов совсем не видел.

Подростки закурили на двоих папироску и совсем размечтались: есть ведь на земле места, где все растет, есть даже хлебное дерево. Вот где должно быть отлично жить. Игорь пододвинулся к Вадиму поближе, насколько позволяли упругие хвойные лапы, и, заговорщически блестя глазами, сказал:

— Послушай, Гарвей, бежим давай из детдома!

Отодвинув мешавшую смотреть ветку, Вадим внимательно взглянул на товарища. «Ну, да!» — подтвердил тот и с вызовом выпятил острый подбородок. Они надолго замолчали.

Вадим и сам давно подумывал о побеге. За все эти годы ему до чертиков надоел детдом — ведь он знал, что существует другая жизнь, и ему хотелось другой жизни. Не лучше ли поступить в ремесленное, а потом пойти на завод? Однако, когда Игорь в прошлый раз бегал, железнодорожная милиция доставила его на третий день назад. Он съел тогда сразу три порции обеда и обещал больше не бегать. Теперь, значит, опять?

— Будет совсем иначе. Я железно все продумал, — сказал Игорь. — Поездом не поедем, а доберемся на пароходе до моря, а там поступим юнгами на океанский корабль. Внимание! Начинается первое кругосветное!

— А как с вещами? Не в трусах же. — Вадим досадливо подергал на себе выцветшие от частых купаний казенные трусы.

— Беру на себя.

— А деньги, Флинт?

— Найдем.

— В чужих карманах, да? — строго сказал Вадим.

Игорь нервно рассмеялся:

— Ну вот, сразу и карманы. Друга батькиного расколю, он даст на первое время.

— Когда-то они вместе летали на Халхин-Голе.

— Так по рукам, капитан Гарвей?

Они ударили. Ребятами овладело яростное веселье, и, чтобы дать выход охватившему чувству, они стали кидаться шишками и горланить. Им показалось, что бригантина и впрямь отплывает от берега. Вадиму тогда очень хотелось плакать, и он боялся, чтобы Игорь как-нибудь этого не заметил.