Рустам Агишев - Луна в ущельях

Зойка почти не слушала, хмуро прервала:

— Скажи-ка, доктор, а этот… друг-то твой скоро поправится?

— Вадим, что ли?

— Кто же еще. Поправится скоро?

— Может, и поправится. Вадим двужильный. Почему спросила?

— К слову пришлось.

Зойка поднялась. Лебедь внимательно взглянул на нее и шутливо погрозил пальцем:

— Ты смотри у меня!

— А ты получше доглядай за своими подонками, особенно которые в юбках. — Зойка усмехнулась. — Только смотри и сам, Игорек, как бы тебе не проглядеть судьбу. Хватишься, да поздно будет.

Она надела шубку, нахлобучила свою мохнатую шапку и, молча, не прощаясь, ушла. Лебедь оторопело посмотрел ей вслед.

На лестнице Зойка нос к носу столкнулась с двумя юнцами в модных стеганых тужурках и, разумеется, без головных уборов. У одного под мышкой были патефонные пластинки, у другого — завернутые в газету книги.

— Хау ду ю ду? Как поживаете, Зоя Васильевна? — простуженно просипел тот, что нес книги. — Куда же вы?

— Проходи, проходи, — сухо сказала Зойка.

Вадим давно уже знал, что тяжело болен, еще до того, как готовы были первые анализы. Откуда возникла эта уверенность, он и сам не понимал. Вроде и не было острых явлений. Но он все чаще думал о смерти, о том, что успел и чего не успел. Надоели уже воспоминания, а все разматываются и разматываются. Как будто кто-то обязал его до конца досмотреть именно для этого случая запущенную киноленту. Досмотреть.

Сейчас в руках у него фотография. Среди немногих сохраненных документов добрые люди передали ее когда-то в детдом. Это его мать и сам он еще в пеленках. Фотография покрылась подтеками, но еще можно рассмотреть на ней черты матери.

С карточки смотрела молодая женщина с прямым пробором в темных, собранных на затылке узлом волосах, с мягким приоткрытым в улыбке ртом, с лукавыми, ласковыми, широко раскрытыми глазами. Во всем ее облике — простодушие, почти детская доверчивость. Она, говорят, работала диктором, наверно, слушатели любили ее голос. Вадим дернулся, непроизвольно прижал рукой фотографию. Сколько она слов недосказала, сколько мыслей недодумала. Наверно, в тяжелые ночи много раз шептала его имя, имя сына. Вадим разгладил лежавшую поверх одеяла фотографию.

В палате, в четырех белых стенах, медленно скреблось время, медленно ползли мысли. Вот и Дина на нее похожа, он давно это заметил. Такой же разрез глаз. С ней одной на целом свете он мог бы хорошо жить. Тогда после Большого Пантача казалось, что все испытания и мытарства кончились. Оказывается, они только начались. Надо достойно пройти через них, нельзя трусить. Только бы Пантач состоялся. Какой он будет, конечно, уже не доведется увидеть. Ладно. Лишь бы был. И Дине надо сейчас помочь, чтобы она жила и была счастлива. Остальное — только частность.

— К вам можно?

— Входите.

Открылась дверь, и в палату робко вошла девушка. Вадим узнал Вику Гончарову, лаборантку из камералки, за ней показалось круглое, в бакенбардах и усиках, растерянно улыбающееся лицо Зовэна Бабасьева. Он был на голову ниже худощавой зеленоглазой девушки. На плечи их наброшены больничные халаты, в руках — пакеты и хризантемы в целлофане.

— Ну вот, здравствуй, Вадим, — сказал Бабасьев. — Привез от всего отряда приветы и поклоны, а Вика — вон, результаты проб.

— Хорошо. Чего же вы тянете, говорите, Вика, — Вадим приподнялся, — что пробы?

— В образцах высокое содержание фосфорного ангидрида. Почти сорок процентов, Вадим Аркадьевич… Почти сорок, вы понимаете?

Вика волновалась, миловидное, всегда бледноватое лицо ее раскраснелось сейчас пятнами, от растерянности она открыла пакет, очистила банан и стала его есть сама. Бабасьев незаметно взял у нее пакет и положил на тумбочку. Все рассмеялись.

— Успокойтесь, Вика, — сказал Вадим.

Он знал ее уже несколько лет, она всегда сама вызывалась делать его анализы. Он знал, что она любила Бабасьева и что это была не самая легкая на свете любовь.

Вика никогда не пропускала случая подчеркнуть свою независимость, съязвить по поводу кавказских усиков, но стоило Зовэну уйти в поле, оба начинали скучать и без конца писали друг другу длинные письма. Недавно Вику избрали секретарем комсомольской организации, и Зовэн очень гордился этим.

— Я слышала, Вадим Аркадьевич, что в вопросе Пантача у вас есть оппозиция, — сказала Вика, переходя наконец на более спокойный тон. — Так вот, не думайте, что вы одни. Мы… наша комсомольская организация полностью вас поддерживаем. Можете на нас рассчитывать.

Растроганный Вадим взглянул на Бабасьева: дело тут, видимо, не обошлось без него.

— Ну так что пишет Стырне?

— Писал, что твердо надеется пробить план, — ответила Вика.

«Только еще план», — грустно подумал Вадим.

Вошла Зойка, неся микстуру. Она с интересом оглядела Бабасьева, а встретившись глазами с Викой, отвернулась и, нахмурившись, стала наливать в мензурку воду.

— Вот ты где, оказывается, работаешь, — привет! — сказала Вика удивленно.

Зойка ответила настороженным взглядом и, ничего не сказав, вышла.

— Ничего себе сестра милосердия, ей только твист танцевать, — присвистнул Бабасьев ей вслед, — от такой умчишься в самый ад и то доволен будешь.

— Зоя — хорошая медсестра, — заступился за девушку Вадим.

Вскоре они ушли, и одиночество опять полновластно поселилось в палате. Вадим долго лежал неподвижно, закинув руки за голову, с закрытыми глазами. Он думал о Москве, мысленно ходил по высшим инстанциям, спорил, доказывал. А зачем, собственно? Открытие сделано. Может, и не надо торопиться? Разве не все равно когда начнется промышленное освоение месторождения — сегодня или завтра, или через год? Нет, нынче не прошлый век, теперь дорог каждый час. Темп жизни другой. Ну что ж, это должны понимать и Стырне и в главке. Неужели там глупее меня, рядового геолога? А в общем, что мне до всего этого? Мне лично уже ничего не понадобится.

Вадим лежал с открытыми глазами, в голове шумело, он все больше уставал от мыслей. «То ли еще будет…» — уныло подумал он.

В палату с хохотом влетела Зойка. «Ой, не могу… ой, не могу…» — приговаривала она сквозь смех, и на глазах у нее наворачивались слезы. Вадим вопросительно поглядел на нее: наверное, опять отколола какой-нибудь номер четвертая палата.

— Ой, Вадим Аркадьевич, — сказала Зойка. — Не могу… В четвертой палате-то, вот чудо…

Она забежала туда, чтобы дать лекарство одному из выздоравливающих, и ей рассказали забавный анекдот про главного врача психиатрической больницы. Вероятно, это было интересно, но глаза Вадима были холодные и далекие.

— Бывает смешнее, — сказал он, и ему стало жаль девушку. Он показал ей на стул, и она послушно села. — Эх ты, Зойка-зайка! — сказал он грустно.