Эдуард Шим - Ночь в конце месяца

Впрочем; беда его не в этом была. Дело проще обстояло.

Валькина мать работала в галантерейном ларьке при банях. В то время на банный билетик выдавали по кусочку мыла. Вы, наверно, помните… Кое-кто эти кусочки брал, а кое-кто и без них обходился, оставлял продавцу. Ну, и к вечеру накапливалось килограмма два, три. А это капитал, если на рынок вынести…

Короче говоря, Валька жил припеваючи. Конечно, и он бы от заработка не отказался, но если было трудно, — он мог плюнуть и без этого прожить…

Как раз освободилось место в инструментальной кладовой, Валька уговорил начальство и перевелся туда. Хоть оклад и маленький, но работа нежаркая: принимай жестяные марочки, вешай на гвоздик, а вместо них выдавай резцы. Тихо, спокойно, и начальства нет…

А я остался при Капитаныче. Старик меня за полмесяца обучил ремеслу, и стал я прилично зарабатывать.

Да, ведь я еще не объяснил — что такое револьверщик. Это вроде токаря, только станок у меня полуавтоматический. Резцов несколько штук, и они — как обойма в револьвере. Любопытные станки…

Ну, а тот, на котором я работал, — вовсе диковинный был. Немецкого производства, марки «Болей» — трофейный, что ли.

Тогда завод еще только восстанавливался, не хватало энергии, материалов, того-другого… Станки собирали отовсюду, какие попадутся. Откопали где-то и моего «Болея».

Я про него должен подробней рассказать, — вы поймете, зачем. Скверная история связана с ним…

Небольшой такой станочек, аккуратный, рычажки с эбонитовыми шариками, везде таблички, стрелочки. Очень привлекательно! А если по существу разобраться, так подлая штука. По всем правилам капиталистического производства рассчитан: чтобы из рабочего всю силу выкачать.

Встанешь на этот «Болей» и чувствуешь: связали тебя. Не только руки-ноги заняты, но и живот. Перед станком такая железная дуга, чуть пониже пояса. Влезаешь в нее и животом двигаешь справа налево…

Со стороны посмотреть — не работает человек, а дергается в судорогах. Туда-сюда, слева направо, прямо — танец живота.

В последние годы у нас заграничных станков почти не встретишь. Наши автоматы стоят: удобные, умные, работать с ними одно удовольствие. Гляжу я сейчас на них, думаю — эх, эти бы станочки да десять лет назад получить…

А тогда я об этом не мечтал. Мне что, здоровый как лошадь. Встану на этот «Болей», возьму темп— только стружка лупит во все стороны да детали сыплются в поддон… Протанцую до обеда, глядишь — норму выжал.

Придет Капитаныч, примется детали измерять. А у меня ухмылка до ушей, держусь гордо.

— Радуешься?

— Не плакать же!

— Ну, ну… Животом рекорды бьешь? Чем силу тратить, лучше бы резцы заправил. Опять режешь тупыми…

Ворчит Капитаныч, а я внимания не обращаю. Завидно, думаю, старому козлу. Погоди, я еще тебя обгоню!..

Прошло месяца два, и верно — обогнал я Капитаныча. Получили мы одинаковый заказ, стали работать.

Капитаныч, как всегда, аккуратненько снимает стружку своим крючком, складывает в кучку. А я пру животом, стружка визжит, брызжет куда попало… Мне укладывать некогда, — если разок и обожжет, так не беда! Только скорей, только скорей!.. Руки себе поцарапал, пот ручьями течет, глаза щиплет, а я — знай нахлестываю… Валька зачем-то к моему станку подошел, я его матюгом: не мешай!..

К вечеру измотался вконец, но выжал три нормы. У Капитаныча и двух нету… Ну, думаю, как-то ты сейчас ко мне подойдешь?

Подошел Капитаныч, посчитал детали, потом поднял на меня глазки гвоздики:

— Сколько?

— Три, — говорю, — нормочки, как одна копейка…

— Я не про то. Сколько резцов сжег?

— Да немного…

— А все-таки?

— Ну, пять…

— Дорого, — говорит, — твои рекорды обходятся. Ну, а если бы Валька тебя не снабжал, что бы ты тогда делал?

«Вот черт, — думаю, — догадался и про Вальку… Не дай бог, начальству скажет, что я инструмент порчу. Каюк тогда моим достижениям!»

— Совестно? — спрашивает.

— Еще чего!

— Знать, плохо я тебя учил… Повернулся и пошел — медленно так, задумчиво, еще больше горбатясь. А мне и совестно стало, но я башкой помотал: «А, чихать!.. Все равно моя победа!»

После смены у нас «молнии» на воротах вывешивали, — сообщали о лучших показателях дня. И когда я уходил, уже висела «молния» с моей фамилией. Во-от такими буквами было написано, что я — герой… Разумеется, не стал я думать о Капитаныче.

А на следующий день он пришел к моему станку, сунул мне в руки свои очки, рукавицы, крючок.

— Забирай, пригодятся.

— Зачем?

— Когда-нибудь поймешь, что до настоящего работяги тебе еще далеко. Бери!

— А вы как же?

— Мне не надо…

Оказывается, Капитаныч был в цеху последний раз переходил старик на пенсию…

Сорок лет проработал на этом заводе, в блокаду здесь был, под обстрелом, под бомбами, — и вот прощался… Вычистил станок, сдал инструменты, спецовку в газету завернул. А потом долго мыл руки.

Мы, станочники, моем руки эмульсией. Это жидкость такая для охлаждения резцов. Состоит она из керосина, технических масел, мыла, еще из какой-то химии. И пахнет, конечно, не одеколоном, — сами понимаете.

Вымыл Капитаныч один раз, вытерся ветошью. Постоял немного, пошевелил пальцами — и снова начал мыть. Эта эмульсия мягкая на ощупь, шелковистая. И Капитаныч растирал ее пальцами, переливал из ладони в ладонь, и было видно, как это ему приятно…

Помню, что я тогда смеялся потихоньку: уморительно смотреть, как сгорбленный, седой Капитаныч, словно маленький, балуется под краном. А теперь я, пожалуй, заплакал бы, если бы увидел такое.

Вот я думаю иногда — сколько вокруг нас хороших людей! Их не надо искать, они рядом, они известны нам. Они были всегда — и в молодости, и в юности.

И, если бы мы хотели, сколько бы мы смогли взять у них доброго, умного, полезного. Насколько легче бы жилось, если бы мы вовремя попросили совета…

Но мы не просили. Любопытства и жадности к хорошему у нас ещё очень мало. Знания мы принимаем, как лекарство, — только потому, что нас заставляют…

И мы иногда не жалеем, что, расставаясь с хорошим человеком, мы расстаемся с частью самого себя, и — может быть, — с лучшей частью.

Капитаныч уволился, а мне стало свободней. Никто больше не надзирает надо мной, я уже больше не ученик, сам себе хозяин.

Правда, перед уходом старик побывал у цехового комсорга, просил последить за мной. Но, как на грех, комсоргом у нас опять оказалась девчонка. Мы с Валькой умели беседовать с женским полом, — вскоре воспитывать меня прекратили. У комсорга краснели щеки, когда она проходила мимо моего станка. А я посмеивался…

Работать стало лихо. Пропляшу на своем «Более» до обеда, норму перекрою — и пошел к приятелю Вальке в кладовку.

Там у него и перекурить в тишине можно, и в углу на тряпках поваляться, а иногда— и спирту тяпнуть. Отпускает Валька для технических надобностей спирт, рука у него дрогнет, вот тебе и остаточек…