Эдуард Шим - Ночь в конце месяца

Смешно вспомнить, как мы тогда пили. Ведь сосунки еще, по семнадцати лет не исполнилось… Нам бы молоко да тянучки, а мы — спирт! Как же: старые токаря пьют, значит и нам надо, вроде как в подтверждение, что мы тоже взрослые.

Разольем спирт по баночкам, я вижу: Вальке совершенно не хочется пить, а мне и подавно. Но нельзя признаться, нельзя струсить… Проглотим, глаза белые, как у судаков, а на губах улыбки, будто очень нравится.

А уж сколько куража-то! Выпьем на копейку, разговоров — на рубль. Герои, ничего не боимся…

Может, и до худого довели бы эти выпивки, если бы не один случай. Однажды тяпнул я в обеденный перерыв, а потом вернулся в цех и начал резец на точиле заправлять.

Ну, вы, наверно, знаете, какие бывают механические точила? Громадный круг вертится так, что ветер от него дует… Сунул я пьяными пальцами резец, его и затянуло под кожух. Сила страшная, шутка ли — электромотор на полном ходу. И разорвался круг. Свистнули осколки в потолок, грохот, пыль… Не пойму, как я уцелел.

Повезло дураку, Только козырек у мичманки оторвало…

Конечно, хмель с меня сразу долой. Выключил рубильник, отошел, пальцы дрожат. И с тех пор зарекся пить на работе, понял: близко до беды… А Вальке сказал, будто поймал меня начальник цеха, почувствовал спиртной запах и предупредил, что отдаст под суд.

Вот так и работал я первый год. Без особого интереса, без особого старания, без планов на будущее. Зарабатывал неплохо, свой подлый «Болей» изучил до винтика, чувствовал себя в цеху своим парнем… Но по-прежнему было мне наплевать, как жить дальше. Течет помаленьку жизнь, ну и пускай течет, авось куда-нибудь вынесет.

Единственно, о чем я подумывал, — это как повеселей вечер провести. В пять часов кончается работа, Валька запирает на зaмок свою кладовую, и выкатываемся мы за ворота. Что делать? Как время убить?

А вы помните, какой тогда город был? Еще повсюду разрушенные дома, фонарей на улицах мало, редкие прохожие в темноте… Раздолье для веселых парней!

Завернем мы к заводскому клубу, а там уже знакомые ребята стоят. Валька насунет мичманку на глаза, руки в карманы, папироска на губе:

— Здорово, урки-малолетки, Мишани, Гришани, Витьки и Ленчики!

Это приветствие у нас такое.

— Здорово, если не шутишь! — отвечают урки-малолетки. — Как живете?

— Лучше всех!

— Желаем дальше в том же духе.

Не знаю, слышали вы или нет, но до сих пор встречаются такие разговоры. Это когда люди перекидываются готовыми фразами. Словно в карты играют: вопрос — ответ, вопрос — ответ.

Вот мы так разговаривали.

— Куда сегодня?

— Приключений искать.

— Найдем, так на твою шею.

— Э, тебя заберут, меня выпустят.

— Будь спок!

Ни одного словечка от себя, все — чужие. Как будто форма такая и иначе говорить неприлично.

И в одежде у нас — тоже общее. Почти у всех флотские фуражки с обрезанными козырьками. Воротники обязательно подняты. Брюки — клеш, чтобы носки ботинок закрывали.

К чему это все надо, я не понимал. Просто старался быть похожим. Эту самую фуражку, мичманку-то, ездил разыскивать на барахолку, достал за большие деньги…

Постоим мы у клуба, поговорим. А после идем приключений искать на чью-то шею. Чаще всего приставали к девчонкам на улице. В этом деле опять-таки особенная манера была.

Валька заметит каких-нибудь молоденьких, загородит им дорогу:

— Извините, девочки, вы на рояле не играете?

— Н-нет…

— Вот совпадение! Я тоже. Есть повод познакомиться…

Или еще какую-нибудь штуку отмочит в таком же роде. Чтобы не обычное приставание было, а с эффектом…

Иные, бывало, сразу в сторону отшатываются, иные заругаются или кричать станут. А кое-кто, поглупей, отзывались на затравку, знакомились.

Не забудьте, мне тогда семнадцатый год шел. Для мальчишек это тяжелое время, вы не смейтесь… Черт знает что в голове! Я, помню, первый раз поцеловался в парадной, так совсем ошалел. И девчонка была некрасивая, набитая дурища, и пахло у нее изо рта, и нос какой-то кривой, а все равно… Не мог дождаться следующего вечера, чтоб опять ее в парадной притиснуть.

Конечно, расскажи такое незнакомому человеку, непременно скажет: вот, мол, щенок, до чего испорченный! Нет, чтобы мечтать о красивой любви, он сразу тискать полез…

А я убежден, что у многих так было. Вот вспомните про себя! Только честно: не было такого? Разве не сидели вы рядом с девчонкой в кино и не хотели обнять ее? Еще так хотели, что экрана не видели, круги перед глазами… А вспомните, как первый раз целовались?

О чем тогда думали — о красивой любви? Нет, о ней вы гораздо поздней начали думать. В том и беда, что мы поздно умнеем. Раздумья появляются тогда, когда за спиной уже немало глупостей понаделано…

Ну, да ладно. Это опять к слову пришлось.

В общем, вот так мы и развлекались. С девчонками познакомиться, иногда — подраться с кем-нибудь (для этого были у нас флотские пояса с латунными пряжками), на танцы заглянуть — вот и все удовольствия.

Следить, как мы время проводим, некому было. Мать возвращалась с работы усталая, с хозяйством еще надо возиться. Приду я домой — она уже в постели. Только и буркнет сквозь сон:

— Опять среди ночи явился! Вот и вся нотация.

Так больше года прошло. На животе у меня от «Болея» мозоль натерлась, в ладонь шириною. Но расставаться с ним я не хотел — слишком привык, да на другом станке столько не заработаешь.

Но пришлось расстаться.

Вызвал меня начальник цеха, сказал:

— Ты парень грамотный, в чертежах разбираешься. Хотим назначить установщиком. Ты как?

А должность установщика — повыше, это вроде бригадира. Дадут мне шесть револьверщиков, и я им буду налаживать станки.

Я помялся, помялся: —Давайте, — говорю, — попробую.

На следующий день вывесили на доске приказ, принял я бригаду. Вот тут-то и почувствовал, что у меня за профессия.

Только налажу один станок, запущу в ход, глянь — уже соседний замолчал: сверло сгорело или резец выкрошился… Бегу в кладовую, принесу новое сверло, заточу, а в это время еще два станка замерли.

Вспомнил я тогда Капитаныча… Вот, думаю, у него был бы порядок. Опытные установщики весь инструмент под рукой держат, всякие приспособления, оправки придуманы. Раз-два, и наладил. А у меня ничего нет, бегаю за каждым пустяком.

И, кроме того, бригады своей не знаю. Шесть человек, а все разные. Один сразу кричать начнет, если неисправность в наладке. Другой просто отойдет в сторонку, сядет и дожидается молча, покуда я не замечу. А потом была еще третья — одна, правда — пожилая работница, тетей Соней звали.

Тихая такая, в платочке, в халатике стареньком. Молчаливая, слова не добьешься. И как будто сонная все время или задумчивая, — не замечает окружающего. Станок давно разладился, детали корявые сыплются, а она копошится по-прежнему, гонит брак. Подбегу, затрясу руками: