Михаил Пархомов - Хороший парень

Я на свадьбу тебя приглашу

А на большее ты не рассчитывай…

Все вокруг рассмеялись.

Разговор этот состоялся не в директорском кабинете, а далеко за городом. Было воскресенье, и Дынник, пробродив с приятелями до сумерек по заячьему следу, теперь отогревал душу в хате председателя колхоза «Пятилетка». Яшкина полуторка, на которой охотники выехали спозаранку из города, стояла тут же, возле хаты. Ее уже слегка припушило свежим снежком.

— Будет комната, — сказал Дынник. — Мое слово твердое.

— Твердое? Ты, парень, ему не верь, — вмешался председатель колхоза. — Лови своего директора на слове, а то, чего доброго, завтра он передумает. Память у него девичья, по себе знаю.

— Ничего. — Яшка, аппетитно уплетавший яичницу с салом, подмигнул директору. — Меня не проведешь.

И ему захотелось тотчас завести мотор и помчаться во весь дух. Шутка ли, у него будет своя комната! Она, можно сказать, у него уже в кармане; остановка за малым — скорее бы закончили дом.

В своем воображении Яшка уже создал эту комнату, обставленную, как полагается, новехонькой мебелью (никелированная кровать, диван, шифоньер), и Яшка увидел ее всю — от шелкового абажура над столом до фотографий на стенах — так отчетливо, словно прожил в ней много лет.

Потом он представил себе, как справит новоселье. Накупит закусок и вина, пригласит Саню Чижова и Надю. Впрочем, и Бояркова он пригласит тоже и других ребят. Если купить раздвижной стол, за ним поместятся человек пятнадцать.

О Наде Яшка подумал с нежностью.

Его мысли часто обращались к ней. Даже думая о себе, он думал и о Наде. Ему почему-то трудно было отделить себя от нее.

Раза два — три они были вместе в кино и на танцах. Как-то Яшка вместе с Чижиком проводил Надю домой. Однако на работе она относилась к Яшке не намного лучше, чем в первый день знакомства. И Яшка, откровенно говоря, немного ее побаивался. Что бы он теперь ни сделал, он всегда думал: а как на это посмотрит Надя?

Вероятно, поэтому Яшка решил умолчать, что директор обещал ему предоставить комнату в новом доме Он понимал, что схитрил и что Надя могла этого не одобрить.

Но то, что Яшке казалось тайной, вскоре стало известно многим, и об этом за Яшкиной спиной стали поговаривать совершенно открыто. То ли директор сам проговорился, то ли вездесущий Касаткин пронюхал о комнате, но только по заводу пошел слух, что Яшка ходит в женихах. Особенно рьяно, не скрывая насмешки, слухи о скорой Яшкиной женитьбе распространял Глеб Боярков.

И только Яшка об этом ничего не знал до тех пор, пока Саня Чижов не отозвал его в сторону и не сообщил под большим секретом о проделках Бояркова. Боярков треплет языком. И, видимо, неспроста. Хочет напакостить Яшке и Наде. Он, надо думать, не забыл, как Надя его отделала, и не прочь ей насолить. Однако на этот раз, по мнению Сани, Боярков хватил лишку. Шутки шуткам рознь.

— Ты сам слышал? — спросил Яшка.

— Сам…

— Понятно. — Яшка задумался. — С Боярковым я сегодня же поговорю. По душам. Он у меня не пикнет, вот увидишь.

И, с благодарностью пожав Сане руку, Яшка отправился на розыски Бояркова, который имел обыкновение пропадать в заводской столовой.

Действительно, «мрачный тип» сидел за столиком и, вытянув длинные ноги, поцеживал пиво. Яшка поманил его пальцем.

— Слушай, — сказал он, приблизив свое лицо к лицу оторопевшего Глеба, когда тот, надвинув кепочку на глаза, вышел на улицу. — Слушай, еще одно слово обо мне или о Наде, и на этом кончится твоя автобиография. Надеюсь, ты меня понял?

Боярков судорожно глотнул. Он был далеко не так храбр, как это могло показаться с первого взгляда.

— Да я н-н-ничего… — выдавил он из себя.

— Так и быть, на первый раз прощаю. — Яшка выпустил фланелевку Глеба. — Твое счастье, что у меня нет ни времени, ни охоты руки марать. А то… — В голосе Яшки снова прозвучала угроза. — И своим дружкам передай: кто захочет склонять Надино имя, будет иметь дело со мной. Ясно? А теперь сматывайся. Чтобы духу твоего не было…

В конце концов слух о Яшкиной женитьбе дошел и до Нади. Поначалу она не поверила. Это было слишком неожиданно и неправдоподобно. Но потом, когда она вместе с директором проезжала мимо еще не оштукатуренного нового дома и Дынник с гордостью сказал: «Посмотрите, какую домину отгрохали. Тридцать шесть квартир. И шоферам, между прочим, выделяем несколько комнат, Буланчику и другим», — у Нади сжалось сердце, и она на какую-то долю секунды выпустила баранку из рук.

Значит, правда!..

Однако уже в следующее мгновение, овладев собой, она спросила у Дынника с напускным, искусственным равнодушием:

— Кому, Яшке? Буланчику?

Директор кивнул.

— Не понимаю… Зачем дают комнаты холостякам? — Надя не смотрела на Дынника, сидевшего рядом. — У нас семейных достаточно.

— Конечно, — подтвердил Дынник, обрадованный тем, что Надя против обыкновения не прочь поговорить. — Только Буланчик уже не холостяк. Парень вот-вот женится. — Он усмехнулся, вспомнив недавний разговор с Яшкой. — И меня на свадьбу пригласили, черти, не забыли старика…

Надя прикусила губу. Кончено! Еще бы, директор приглашен на свадьбу. Они его пригласили. Стало быть, оба: и Яшка и эта… его невеста. Об этом все знают, и только она, Надя, не верила и еще на что-то надеялась. Что ж, так ей и надо, дурехе! И поделом! Чтобы не строила воздушные замки…

Первым ее желанием было расспросить Дынника о Яшкиной невесте. Кто она? Какая она? Быть может, впервые в жизни Надя узнала, что такое ревность, и смятение, тревога и растерянность отразились на ее лице.

Но Дынник, занятый собственными мыслями, уже заговорил о другом, и Надя усилием воли поборола свое любопытство.

С трудом сдерживая подступившие к глазам слезы, она смотрела на дорогу. Одна горбатая улица сменялась другой, придвигались, вырастая, дома и исчезали за поворотами, а Надя ничего не слышала и не замечала. Все время у нее перед глазами был Яшка. Улыбающийся, с папиросой в зубах. И Наде даже казалось, будто она слышит, как он смеется…

К счастью, день подходил к концу. Надя отвезла директора в горсовет на какое-то заседание и вернулась на завод. У нее еще хватило сил завести машину в гараж, переодеться и спокойно, с достоинством попрощаться с шоферами, спорившими о чем-то с завгаром Касаткиным.

И вот она дома. Одна. Здесь, в своей комнатке с добела выскобленными половицами и с серыми фикусами в темных горшках, Надя могла наконец дать волю своему горю.

Никто не знал и не догадывался, как ей трудно давалось то хладнокровие, которое многие считали главной чертой ее характера. На людях она была резкой, прямой и справедливой (именно такой ее знали в гараже), а дома, наедине с собою, она нередко становилась растерянной и пугливой девчонкой, которая робеет перед старичком-соседом и которую, как всех девчонок, приводит в смятение жизнь.