Михаил Пархомов - Хороший парень

Куда девалась ее всегдашняя сдержанность? Надя сидела посреди комнаты на табуретке и машинально теребила косынку. На душе у нее было пусто и холодно. Незрячими глазами уставилась на синюю стеклянную вазочку, стоявшую на столе.

Не было сил даже думать. Казалось, все остановилось и замерло. И вокруг нее и в ней самой. Даже время. Даже сердце.

Не сразу она заметила, что под вазочкой белеет записка. Мать писала, что, как обычно, оставила обед в кастрюле, которую накрыла подушкой. Кастрюля укутана газетами и полотенцем, так что картошка не остынет. Если Надя торопится, то пусть поест и покормит сестренку, когда та вернется из школы.

Почему записка? При чем тут обед? Ах, да… Только теперь Надя вспомнила, что сегодня приезжает брат. В семь часов вечера. И как она могла об этом забыть! Ведь она еще собиралась привезти его домой на директорской «Победе».

У нее был брат, которого она любила. Красивый, сильный. По профессии геолог. Три года он провел на Крайнем Севере. И вот он возвращается домой.

Сейчас без пяти минут семь. Поезд подходит к перрону. Поезд… Перрон… Вокзал… Десятки поездов ежедневно приходят и уходят. Мелькают освещенные прямоугольники окон, за которыми проносится чужая стремительная жизнь. И как хорошо было бы войти сейчас в шумный вагон, забраться на верхнюю полку и тоже куда-то лететь в темноту! Чтобы больше никогда не встретиться с Яшкой и не видеть его лживых глаз…

Между тем зима пошла на убыль. Дни стали веселее и ярче. И тут, когда из нового дома вывезли весь мусор и вот-вот должно было начаться вселение жильцов, судьба, как сказал потом Яшка, перешла на… «серийное производство неожиданностей».

Первая неожиданность обрушилась на Яшку буквально из-за угла. Был день как день. От других, пожалуй, он отличался только тем, что на шесть часов вечера было назначено открытое комсомольское собрание. На этот раз оно должно было состояться в клубе, и, судя по объявлению, перед молодежью с докладом собирался выступить директор завода.

На собрание Яшка попал в начале восьмого, когда в зале уже было полным-полно народу, а Дынник, стоявший на трибуне, усиленно жестикулировал. Директор пустил в ход все свое красноречие и, забывшись, то снимал очки, то снова водружал их на нос. А это, как знал Яшка, было верным признаком того, что директор, покончив с достижениями, уже перешел ко второй, критической части своего доклада. В зале, стены которого маляры украсили плоскими колоннами, было тихо.

Яшка быстро осмотрелся и, стараясь остаться незамеченным, взобрался на ближайший подоконник у самой двери. Он частенько пользовался этим во всех отношениях удобным местом, с которого хорошо видны были и сцена и зал и откуда при желании ничего не стоило незаметно улизнуть в коридор, где обычно толпились заядлые курильщики.

«Что ж, послушаем Пал Савельича, — сказал себе Яшка и мысленно подбодрил Дынника: — Давай, директор, давай!..»

Но, к Яшкиному удивлению, оказалось, что директор почему-то говорит не о зимнем судоремонте, не о металле, а… об урожаях, о Казахстане, о земле. Словно Дынник был уже не директором судоремонтного завода, а председателем подшефного колхоза.

Наконец Дынник умолк и вытер платком лицо. Тогда на трибуну выскочил коренастый паренек из механосборочного, слесарь Степан Кузьменко. Он был горяч и рубил ладонью воздух.

— Почин москвичей!.. — услышал Яшка. — А мы разве хуже?

И сразу в зале стало душно и шумно. Кто-то хлопал в ладоши, кто-то, вскочив с места, кричал: «Поедем!» Дынник, устало улыбаясь, звонил в колокольчик, стараясь восстановить порядок. Но где там! Ребят уже нельзя было удержать.

— Правильно! — с места крикнул Яшка. — Пусть знают наших! Не стесняйтесь, хлопчики! Записывайся в добровольцы! Кто следующий?!

Сидя на подоконнике и подзадоривая соседей, Яшка болтал ногой. Он считал своим долгом помочь растерявшемуся вконец секретарю комитета.

— Эй, секретарь, — выкрикивал он, — есть еще желающие! Вон там. Саня Чижов, раз! Кузьменко Степан, два! Есть и другая молодежь — Боярков. Ты, секретарь, не зажимай инициативу снизу, ты пиши!..

— А ты-то сам как? — спросил кто-то рядом. — Других подначиваешь, а сам…

Яшка быстро оглянулся. Кто это, неужели Чижов? Ай да Чижик!.. Нет, это Кузьменко, по прозвищу «Кузя». Он прожигает Яшку глазами насквозь.

— Конечно, ему слабо поехать!.. Он комнату получает, еще бы!..

Это уже Глеб Боярков. Яшка сразу узнал его голос. «Странно, Глеб — и вдруг доброволец», — подумал Яшка и крикнул:

— Это мне слабо, мне? — Он повернул голову. — Ну, хорошо же!..

Спрыгнув с подоконника, он, не помня себя от гнева, рванулся к трибуне. Крикнул в зал, стараясь заглушить чужие голоса:

— Яшка Буланчик за чужую спину никогда не прятался! Слышите? Давай, секретарь, пиши!..

Ему почудилось, что на какое-то мгновение стало удивительно тихо. И в этой сторожкой тишине Яшка медленно, явно гордясь собой, сошел с трибуны и прошел через весь зал. И только снова усевшись на подоконник, он подумал о комнате, в которой ему, видимо, не суждено жить, и пузатый шифоньер, кровать с никелированными шишками и круглый раздвижной стол под абажуром поплыли у него перед глазами… И тут же он подумал: «Где Надя?»

Нади на собрании не было.

— Кажется, не все явились на собрание, — как можно равнодушнее сказал Яшка, наклонясь к Чижику и стараясь, чтобы соседи не услышали.

— Кого ты имеешь в виду? — спросил Чижик.

— Да вот… Грачева, например…

— К ней приехал брат. И потом у нее мать заболела. Простудилась, — ответил Чижик.

На следующий день Яшка все утро просидел в дерматиновом кресле. Касаткину он сказал, будто ждет экспедитора; тот, дескать, распорядился, чтобы Яшка не отлучался из гаража ни на шаг.

Машины одна за другой выходили на линию, и только Надина «Победа» стояла на месте. На работу Надя так и не вышла.

Не появилась она и в субботу. Лишь после выходного, когда Яшка вместе с Чижиком пришел в райком комсомола за путевкой, он столкнулся с Надей в приемной первого секретаря.

То ли потому, что Надя все эти дни, не смыкая глаз, провела у постели больной матери, то ли оттого, что она была чем-то взволнована, но Яшке, когда он увидел ее, показалось, что она побледнела и осунулась. И глаза у нее были какие-то беспокойные, тревожные.

— Наконец-то, — сказал он. — Здравствуй, Надюша.

Она остановилась.

— Понимаешь, я должен тебе сказать…

Она холодно произнесла:

— Я слушаю. Говори…

— Видишь ли, у нас было собрание… В общем, восемь человек решили поехать на целину… — Он поперхнулся. — А ты чего пришла в райком?

— Тебя это интересует? За путевкой…

— Ты? Не может быть… Ведь у тебя на руках сестренка и мать.