Эльмар Грин - Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана

Молодой человек ответил с недоумением в голосе:

— С какой стати мне поступаться своими правами, если они мне даны? Вот еще новости!

Тут в разговор вступил второй пожилой мужчина. Он сказал:

— Вот то-то что даны, парень. Именно даны. А кем даны? Здесь вот перед тобой один из участников гражданской войны сидит. А чем была для нас гражданская война? Это было добывание человеческих прав для народа. Он с Деникиным воевал. Врангеля из Крыма выгонял. А что они несли нам вместо прав? Вспомни-ка! Учил небось про это? Или не учил?

Парень ответил с достоинством:

— Ну что за вопрос!

— Вот видишь? А что кончил-то?

— Еще не кончил, но уже на последний курс перешел.

— Так. Последний курс, говоришь?

— Да. Биологического факультета.

— Вот. Биологического факультета. Последний курс. А отец кто?

— Токарь по металлу.

— Вот. Отец токарь по металлу, а сын на последний курс биологического факультета перешел. Да когда это бывало так? Ты, если учил, то вспомни хорошенько, когда это бывало так? А эта девушка кем тебе приходится?

На это ответила женщина:

— Это его сестренка. Оба мои.

— И тоже, надо полагать, учится?

— А как же! В консерватории она, на втором курсе.

— Вот.

И человек даже замолчал на некоторое время. Должно быть, он даже не знал, как выразить свое отношение к такому явлению. Потом он спросил:

— А ездили вы куда?

На это опять ответила женщина:

— Здесь на берегу побывали. Я — в санатории по путевке, а они — на туристской базе. Все побережье исходили и всего насмотрелись.

И опять этот мужчина сказал парню:

— Вот видишь! В санатории побывали. На туристской базе. По Южному берегу Крыма побродили. Да когда это бывало, чтобы рабочая семья в такие места доступ имела, где раньше только князья и помещики во дворцах жили! Не было сюда доступа нашему брату. Добиться этого нужно было.

На это парень с улыбкой возразил:

— Но ведь не вы же этого добивались, а ваш сосед.

Тогда снова вмешался в разговор другой пожилой мужчина, который был годами старше своего соседа. Он сказал:

— А вы не спешите оспаривать, молодой человек. У него три осколочных ранения и контузия в позвоночник. И все за те же ваши человеческие права.

— Это каким же образом?

— А с Гитлером-то кому схватиться пришлось, как вы думаете? И что он нес нашему народу взамен завоеванных нами прав, вам известно? Тоже учили, надеюсь?

— Учили. Чему нас не учат? Но моя специальность — биофизика.

— Ах, биофизика? А все остальное не входит в сферу вашего мышления?

— Нет, почему же. Я понимаю. Мой отец тоже два пальца потерял на войне.

— И вы соответственно уважаете и цените его за это?

— А как же. Отец все же.

— Все ясно, молодой человек.

Больше этот более старший пожилой человек не произнес ни слова. Говорил только его сосед. Когда женщина, меняя разговор, спросила, далеко ли они едут, он ответил:

— Я в Джанкое схожу. Там у меня сын в дорожной бригаде работает.

Женщина отозвалась:

— А мы сразу за Перекопом. Поживем с недельку у моей двоюродной сестры, а потом на каховское строительство. Они вот хотят посмотреть.

— Правильно. Туда стоит. Для них это особенно полезно. Ихняя эра пришла. И пусть с ней в ногу шагают.

— Там, говорят, такая удивительная техника появилась!

— Да, слыхали. Полторы тысячи кубометров земли за час.

— Говорят, сократить хотят сроки строительства.

— А что вы думаете? Вполне возможно. С такой техникой…

Они еще долго вели разговор в том же роде. А я молчал. Меня это не касалось. Не мои это были машины и каналы, и не мне суждено было ими любоваться. Моей жизни осталось не так уж много. Последний раз ехал я по железной дороге. И последний раз предстояло мне пройти немного пешком. Пройти ровно столько, сколько будут меня держать мои ноги, а потом свалиться от усталости и голода на этой чужой земле. Конечно, я очень хотел бы дойти до Ленинграда, где ждала меня моя работа, где была пища, где были люди, не успевшие подумать обо мне плохое. Но дойти до Ленинграда мне уже не сулила судьба.

Постепенно я перестал понимать разговор сидящих внизу. Но, перед тем как заснуть, успел подумать, что заканчивался двадцатый день моего отпуска. И в этот день у меня украли мою женщину, а самого меня бросили об землю. Все кончилось для меня в этот день. И, несмотря на это, где-то там, впереди, меня все еще подстерегал тот страшный Иван. Но не напрасно ли он себя затруднял? Ведь я мог свалиться без его содействия, не успев попасть в его поле зрения.

И тут бы очень кстати была помощь Юсси Мурто. Для него бы не составило большого труда поднять меня с земли и пронести на плече сотню-другую километров. А еще лучше — подкормить меня хлебом или снабдить деньгами. Но далеко был Юсси Мурто, и совсем не моя судьба владела его помыслами. Хмурым было его лицо, обращенное к Ивану, и холоден взгляд. Да и как было иначе смотреть на жителя страны, где человека бросают об землю, отняв у него предварительно женщину. И, глядя с холодным недоверием на Ивана, он говорил ему: «Все это впустую, что принято считать у вас устремлением в будущее. Оно близко только тем, кто начал. Но уже пришло поколение, занятое лишь самим собой и не желающее знать, чего вы хотели и зачем». На это Иван отвечал таким же холодным взглядом. Да и не мог иначе смотреть человек, бросающий своих гостей об землю. И в голосе его не было благожелательности, когда он говорил: «Ништо! Жизнь уже проверила. Когда вы двинулись отнимать наше устремление в будущее, они тоже отстаивали его кто как умел, не достигнув еще солдатского возраста». Не знаю, что еще сказал ему Юсси Мурто в подкрепление своих доводов. Сон пришел ко мне все-таки, несмотря на беспокойное подрагивание вагона и жесткую постель.

Просыпался я утром несколько раз, но с полки не слезал. Мне некуда было торопиться. Зная, что в Задолье поезд прибудет около одиннадцати часов, я встал в десять и сразу вышел на площадку, чтобы избежать лишних вопросов.

Поезд шел по возделанной равнине. Здесь не было видно пустых травянистых пространств, подобных тем, что тянулись от Волги до Кубани. Здесь всю землю заполняли хлеба и разные другие южные растения, возделанные рукой человека. Только в одном месте промелькнуло небольшое травянистое пастбище с круглым озером посредине, где вода едва доставала коровам до брюха, и опять потекли равнины, заполненные хлебами.

Местами их убирали машины, оставлявшие позади себя груды соломы. А зерно из этих мест увозили самосвалы. Я увидел это зерно, когда поезд остановился у элеваторной станции. Оно лежало прямо на земле, образуя подобие двух пирамид, приплюснутых сверху. К этим пирамидам подъезжали грузовики-самосвалы, оставляя у их оснований новые груды свежего зерна. А молодые женщины в коротких платьях, топчась голыми загорелыми ногами в зерне, перебрасывали его широкими деревянными лопатами ближе к вершинам пирамид.