Суннатулла Анарбаев - Серебряный блеск Лысой горы

Вы знаете, во сколько обошелся колхозу и колхозникам ваш авторитет, приобретенный таким путем? Разве я могу простить эти ваши преступления! Напомнили, что дали рекомендацию для вступления в партию. И рекомендацию-то вы дали не от чистого сердца, а с корыстной целью: мол, не забудет, когда-нибудь будет опорой мне. Когда же, думая о благе колхоза, чуть-чуть ущемив ваши интересы, я стал работать, вы опутали меня разными сплетнями и подозрениями, хотели утопить в этом болоте. А теперь советуете: нужно, мол, единение! Стыдитесь!

Шербек кое-как набросил на себя одежду и, несмотря на то, что было далеко за полночь и на дворе стоял трескучий мороз, ушел из больницы, даже не попрощавшись.

Рана Шербека сильно зудит, только ночью становится немного легче. Акрам пришел, посмотрел и сказал: «Через день-два можем снимать швы». Шербек и сам чувствовал, что рана заживает, но была другая рана, которая мучила его гораздо больше, — то, что Нигора обходит его за семь верст. Если Нигора и ее отец не верят в его чистоту, кто же тогда поверит? Как ему теперь оправдать себя? Эх, Мухаббат, Мухаббат! Поняла ли она, к чему привело ее озорство? Ей ведь тоже сейчас нелегко, а может быть, даже тяжелее, чем ему, ведь женщину клевета ранит еще больнее.

Как-то утром, когда Шербек, закрывшись в комнате, предавался этим грустным размышлениям, прибежал Мансур. Позабыв прикрыть дверь, он выпалил:

— Гололедица !

— Гололедица?! — Шербек с ужасом взглянул на Мансура.

Гололедица... Шербек хорошо знает, какое большое бедствие означает это слово. У подножья горы единственная кошара... Земля черная, крепкая... как камень от холода... Там и здесь лежат трупы подохших овец... Оперевшись на посох, погруженный в мрачные мысли, одиноко стонет чабан... Шербек видел эту картину в пятьдесят первом году. И сейчас она стоит перед глазами. В тот год из-за гололедицы погибло несметное число овец.

Его личное несчастье — пустяк по сравнению с этой огромной бедой. Он торопливо принялся одеваться.

Когда Шербек, обжигая плетью коня, подлетел к загону Суванджана, ближе других расположенного к кишлаку, здесь были уже и ветфельдшер, и Назаров, и Саидгази. С десяток овец лежали мертвыми, столько же издыхало. Суванджан, растерянный, ходил от одной овцы к другой. Поднимал им головы, заглядывал в угасающие глаза.

— Неужели гололедица? — произнес Шербек, как бы разговаривая сам с собой.

— Гололедица, — подтвердил Саидгази, не оставляя места для сомнений. — Разве могло погибнуть сразу столько овец, если бы не гололедица.

Шербеку стало почему-то неприятно, что об этом страшном событии, наводящем ужас на животноводов, Саидгази говорит так хладнокровно. Ему показалось, что Саидгази обвиняет его в этом несчастье. И как ни странно, именно после слов Саидгази у Шербека возникло сомнение: гололедица ли виновата? Он напряг память, чтобы яснее представить себе причины гололедицы пятьдесят первого года. Весна. Саранча, закрывшая небо черной тучей, уничтожила всю растительность на пастбищах, оставив голую землю. Овцы вошли в зиму тощими, корма почти не было. А трескучий мороз без снега — «черный холод» схватил овец за ноги. Нет, в нынешнем году не может быть гололедицы. Ведь весной и даже летом лили дожди, и поля покрылись травой по колено. И корма по сравнению с предыдущими годами больше. Нет, в нынешнем году скот не такой, чтобы поддаваться гололедице.

Между тем околели еще три больные овцы. Суванджан с мольбой смотрел то на Шербека, то на ветфельдшера.

Шербек взял у Суванджана нож и прирезал белую породистую овцу, судорожно дрыгавшую ногами в последнем издыхании. Разрезал брюхо, внимательно осмотрел внутренности: кишки, печень, селезенку, почки. Затем разрезал грудь и вытащил легкие.

— Гельминхоз [42] Гельминтоз, гельминхоз — разновидность глистов у животных. ...

— Зимой? — Мансур поглядел на стоявшего рядом ветфельдшера.

Шербек разрезал легкое на куски и показал Мансуру.

— Вот смотри, гельминхозы поели.

— В ветеринарной инструкции, изданной в Москве, сказано, что геогельминтозы встречаются летом, а о зиме ничего не написано. Поэтому профилактику мы проводили весной, вина не наша, — торопливо стал оправдываться фельдшер.

— Вся беда именно в этом! — сердито сказал Шербек. — Мы по инструкции ждем бедствия летом, а оно наваливается зимой и застает нас врасплох. Тысячу проклятий! Ну-ка, бегом, тащи свои медикаменты!

— Фенотязин, люгол? — уточнил фельдшер.

— Да, да, скорее! Мансур, помоги ему. Товарищ Назаров, а вы позвоните в районную ветлечебницу, пусть пришлют ветврача. А пока организуйте народ. Сажайте людей на машины и отправляйте по загонам. Всех больных овец надо переправить сюда. Тех, что привезти невозможно, — резать. Здесь устроим стационарный изолятор. Саидгази, вы останетесь здесь. Будете принимать овец...

— Извините, товарищ Кучкаров, но для врачевания у меня образования не хватает. Пусть товарищ Назаров возглавляет изолятор, а мне — звонить по телефону, собирать народ, рассылать машины, — учтиво сказал Саидгази.

— Хорошо! Быстрее!.. — закричал Шербек. — Суванджан, вы вместе с Айсулу почистите кошару внутри, снаружи, подметите, соберите в одно место навоз и сожгите. Потом ты пойдешь к пасущимся овцам, отберешь больных, а здоровых пусть Камбар гонит. Временно переедете на старую кошару.

Уже вскочив на своего гнедого, Шербек сказал Назарову:

— Когда вернется фельдшер, не забудьте проделать дезинфекцию изолятора.

Он торопился увидеть собственными глазами положение в других загонах.

В этот день все аксайцы поднялись на борьбу с неожиданным бедствием. У подножья и на склонах гор, в ущельях — всюду, где были загоны, дымился навоз. Даже улицы кишлака наполнились едким, хватающим за горло дымом. Уже давно погас короткий осенний день, а машины с больными овцами все шли и шли из дальних загонов, разрезая темноту желтоватым светом фар, захлебываясь от натуги на подъемах.

Никакие звуки снаружи — блеяние овец в загонах, крики людей, вступивших в схватку с бедствием, не проникали в дом Саидгази через высокий забор и двойные оконные рамы. Саидгази, поджав под себя ноги, сидел на диване в гостиной и строчил письмо на имя секретаря райкома партии. Он начал так: «Я, как член бюро первичной партийной организации колхоза, считаю своим долгом уведомить вас о происходящих здесь событиях...»

Перечитав написанное, он хотел сделать поправку: «член бюро» заменить на «исполняющего обязанности секретаря», но раздумал и оставил по-прежнему. «Известно же», — сказал он сам себе.

Очки, казавшиеся огромными на его маленьком худом лице, сверкнули, он облизнулся, как кошка после сытного обеда. Положив блокнот и ручку на диван, он потер руки и подумал: «Вот теперь, как говорил Ходжабеков, его разделают по всем статьям».