Наталья Парыгина - Вдова

И снова качал ее поезд, стучал поезд, спешил поезд, и Дарья терпеливо считала дни до встречи с Митей. Белые поля бесконечно тянулись за окном, заснеженные рощи попадались порой, редкие деревеньки в сугробах и снежных наростах на крышах. Черные мачты высоковольтных передач степенным шагом уходили в дальние дали, стойко держа на раскинутых стальных руках чуть провисшие нити проводов.

Митина колония находилась в Томской области. В поезде, узнав, куда она едет, хвалили соседи город, говорили — красивый и чистый. Но Дарья в первый день не увидала Томска, как при пересадке не видала Москвы. Вся она была поглощена одной мыслью, одним желанием — поскорее встретиться с сыном, и вокзал, дома, улицы не оставляли никакого следа в ее сознании.

На вокзале запомнился ей только высокий милиционер с черными усами. У этого милиционера она расспросила дорогу в колонию. Завидев красный старый автобус, развернувшийся на площади, Дарья со своим чемоданом кинулась ему навстречу, так что шофер вынужден был притормозить, чтобы она не попала под колеса.

Автобус шел окраинными улицами, мало чем отличавшимся от серебровских. Разве что больше тут было деревянных домов с крашеными резными наличниками, а садов меньше, садов почти вовсе не было, но стояли перед домами тополя, а кое-где прямо во дворах росли сосны. Потом автобус выбрался в поле и покатил среди белых снегов. «Вот тут и Митю везли, — подумала Дарья. — Да поля-то и не видел он, в закрытых машинах их возят».

Вдалеке среди белой равнины затемнела роща, и Дарье объяснили, что в этой роще ей и выходить. И как только тени деревьев притемнили дорогу, автобус остановился. Дарья тяжело, неловко спустилась с подножки автобуса и оказалась одна в сосновой роще. «Да тут ли колония? — подумала она с тревогой. — Не по ошибке ли указали мне остановку?»

Посетовав на себя, что не расспросила понастойчивей о колонии, она двинулась вперед. Снег комьями слежался на дороге, и ноги скользили, один раз Дарья чуть не упала и вспотела от испуга за маленького, которому ее падение могло принести вред. Но скоро за рыжими стволами сосен она увидала дома, а минут через пять наткнулась на отросток дороги, ведущий к этим домам. Она ободрилась и зашагала спорей.

Сосны, расступившись, пропустили Дарью в небольшой поселок с кирпичной водокачкой, и длинными одноэтажными домами, похожими на бараки. Были тут, впрочем, и два двухэтажных дома. А чуть в отдалении от них тянулся почернелый деревянный забор, и над ним в несколько рядов поднималась ржавая колючая проволока. Три высокие башни возвышались по краям и посередине забора, и там, под квадратными покатыми крышами, похожими на шляпки старых грибов, стояли часовые в овчинных тулупах и с винтовками. «Вот она где, колония», — вздрогнув, подумала Дарья. За этим забором с колючей проволокой жил ее Митя. Часовые в тулупах стерегли его, чтоб не убежал.

Дарья знала, что заключенные живут за высокими заборами и под охраной. Но сейчас, когда она увидала своими глазами тот самый забор и ту самую охрану, сердце ее пронзила новая острая боль. И, как никогда прежде, ясно и безжалостно подумала Дарья о себе — что это она виновата в Митином несчастье. Не сумела удержать его при себе, отдала Хмелю. Всей жизнью не оправдаться ей теперь перед совестью, до конца дней носить в себе тяжкий материнский грех.

В небольшой пустой комнате, где лишь желтый деревянный диван стоял у стены, Дарье предложили обождать. Она села на диван, поставив рядом чемодан, и напряженно вслушивалась в тишину, боясь пропустить Митины шаги. Какие-то ритмические глухие удары мешали ей, но звуки эти шли как будто не извне, а жили внутри ее, и еще тупая боль в груди беспокоила Дарью. Ей было душно. Она расстегнула пальто. И вдруг поняла, что удары и боль — это от сердца, от того, что сердце бьется с чрезмерной силой, будто, истомившись в груди, просится на волю.

Время тянулось бесконечно. Казалось, не будет конца этому ожиданию, казалось, никогда не придет Митя, и Дарья даже подумала, уже не случилось ли с ним какого несчастья. Ей ничего такого не сказали, но несчастье ведь может произойти в одну минуту, заторопился, упал, или уж неизвестно что. Но если ему сказали, что я жду, если позволили свидание, то как он может так долго идти? Тут и всю-то ограду обежать хватит пяти минут.

Дарья так устала от этого натянувшего все нервы ожидания, что когда, наконец, послышались за дверью шаги, волнение ее несколько уже притупилось. Митя распахнул дверь и на какой-то миг остановился там, в проеме дверей. Дарья встала, единым взглядом охватила худенькую фигурку сына в неуклюжем, великоватом ему сером костюме и телогрейке, стриженую голову в темной шапке с торчащими в стороны наушниками, желтовато-бледное лицо с заострившимися скулами и повзрослевшими, серьезными глазами. Она сделала шаг навстречу сыну, протянула вперед дрожащие руки, задохнувшись, шепотом позвала.

— Митенька...

Она не видела, не успела приметить, как он пробежал те несколько шагов, что отделяли их друг от друга. Она только почувствовала на своей груди тяжесть его головы и, обхватив руками податливые, худые плечи сына, заплакала от счастья и горечи. Митя стоял неподвижно, терпеливо ждал, когда она наплачется. Дарье даже показалось, что и он плачет, но когда она отстранила сына и заглянула ему в глаза, то не увидела слез.

— Ты сядь, мама, — сказал Митя, и Дарья заметила смущение в лице сына и перехватила беглый взгляд, которым он скользнул по ее округлившейся фигуре.

— Очень по Варе я тосковала, Митя, — сказала Дарья, — вот и решила...

— Это твое дело, мама, — просто, по-взрослому сказал он.

— Ох, Митя...

Дарья облегченно вздохнула и улыбнулась сыну. Самое трудное, показалось ей, позади. Она раскрыла чемодан и стала отдавать Мите подарки и гостинцы, но он принимал все с непонятным равнодушием, словно Дарья привезла ненужные вещи. Только конфету развернул и стал есть с явным удовольствием, и Дарье показалось, что он голоден.

— Может, я тебе не то привезла, сынок? Ты скажи, чего тебе надо, я куплю.

— Мне ничего не надо, — сказал Митя. — Правда, ничего. Ты увези обратно.

— Еще чего не хватало! Носки из чистой шерсти, а у тебя, поди, ноги замерзают.

— Да нет, не замерзают...

Он говорил вяло, неохотно, и Дарья видела, что он не хочет объяснить настоящей причины, по которой отказывается от вещей. Что за скрытный парнишка! Видно, так и не поумнеет, всю жизнь будет матери врать.

— Чем я тебе не угодила? — с обидой спросила Дарья.

Митя вздохнул.

— Все равно отберут у меня, — сказал он. — Или в карты проиграю.

— Как... отберут? Да зачем же ты в карты играешь? Мало натворил бед, так и тут еще...