Александр Лебеденко - Лицом к лицу

— Укрепление это мы разнесем, — проскрипел Синьков. — Сколько до него километров?

— Три-четыре…

— Ничего не останется.

Военком забрал в широкую ладонь огненную бороду и довольно улыбнулся. Алексей на секунду увидел его без бороды и вскрикнул:

— Товарищ Пивоваров!

Военком не удивился, все с той же улыбкой посмотрел на Алексея и сказал:

— Я смотрю на тебя, парень… где-то мы видались.

— Ночная операция в Петрограде… помнишь?

— А верно… Ранили меня тогда в шею… Видишь — следок остался. Вот я бороду и запустил. — Он закинул назад голову. В густой медной поросли прятался глубокий и лысый шрам.

— Ушел тот, с двумя маузерами?

— Ушел. И не видал его никто порядком. Вот сила! Дверь плечом вынес, как фанеру.

Синькову было не по себе. Все это слишком напоминало случай с Воробьевым. Надо предупредить Леонида. Пусть тоже отпустит бороду.

Командир полка подскакал с ординарцем, когда уже артиллеристы садились на коней.

— О, артиллерия! Это здорово. Поедем. Я покажу удобные позиции. Вы можете облегчить нам завтрашнее дело, и очень… Укрепление тут. У самой дороги, ни обойти, ни объехать.

Он вскочил в седло, с которого только что сошел.

Это был небольшой, поворотливый человек. Только портсигар на ремне и кожаная куртка под шинелью выдавали в нем командира. Худые щеки были небриты. Светлые усы никак не могли найти себе твердое положение на подвижной верхней губе, лезли в рот и в стороны. У него был деловой вид, и он напоминал Сверчкову какого-то эконома на полевых работах.

Но он, видимо, понимает толк в артиллерии, этот небритый комполка. Он сам едет выбирать артиллерийские позиции, не то что командиры царских полков, которые смотрели на артиллерию, как на шумных и чванных соседей, бьющих не туда, куда нужно пехоте, и в самый горячий момент отказывающих в поддержке из-за недостатка снарядов.

По пути он рассказывал артиллеристам о боях под Мариенбургом. Он отдавал должное врагу. Их немного, но дерутся они ожесточенно. У них много пулеметов и автоматов, но почти нет артиллерии. Много беспокойства приносит бронированный поезд.

— И поезд-то, — говорил он, легко подпрыгивая в седле, — обыкновенные платформы, обнесены броневой плитой и мешками с песком. Но шума много. Носится чертом вдоль фронта. То здесь, то там. Вот вы бы его поддели. Один снаряд по шпалам — и он не уйдет. Я ведь знаю… Я — железнодорожник.

— Вы не военный? — любезно удивился Синьков. — А выправка у вас солдата, и верхом ездите…

— Нужда скачет, нужда пляшет, нужда песенки поет, — играя нагайкой, засмеялся комполка. — Помощник машиниста я. Отец был путевой сторож. На империалистическую меня не взяли — грыжа у меня. А грыжа-то маленькая. Я повязал бандаж и — ничего, бегаю. В Красную Гвардию я вступил с первых дней. В Октябре на карауле в Смольном стоял. Ленин, Подвойский. Все на глазах… Так на железную дорогу и не вернулся. А окончится драка — опять пойду. Люблю это дело. Люблю, когда углем пахнет. Рельсы смотреть люблю. Еще мальчишкой, бывало, тряпочку белую на палку нацепил — и на рельсы! Не знаю, откуда поезд вырвется. И не схожу, пока машинист не свистнет. Потом лягу на насыпь сбоку и смотрю — надо мной поезд высоко, как на ходулях, летит. Вот-вот с колес сорвется и на меня!.. А раз красную тряпку нацепил — поезд остановился. Отец драл потом… Потом сам служил. У нас, бывало, сутки гоняют, сутки спи. А я не спал, а все читал. И как читаешь, все думаешь: что ни происходит на свете — все на какой-то станции. Парижская коммуна, или лионские ткачи, или из газеты события. Я и воевать люблю около рельсов. Как в сторону, так у меня зуд какой-то, — виновато улыбнулся он и даже, сняв фуражку, расчесал волосы.

Позицию нашли в полкилометре от линии окопов. Алексей спросил — не близко ли? Синьков сказал — прятаться нечего.

— Место закрытое, артиллерии у противника нет. А в случае наступления можно будет бить по отступающим… Немцы всегда так делали.

Алексей сдался.

— Вы себя не обнаруживайте, — советовал командир полка. — Во время атаки и ударьте. Главное — это укрепление у дороги.

Деревянной старухой стояла на холме мельница с разбитыми крыльями. Отсюда комполка показывал артиллеристам черточки неглубоких и несложных неприятельских окопов, желтую полоску укрепления, мост через речонку.

— А если разбить мост? — соображал Сверчков.

— Стоит ли?.. На реке держится лед да и вброд можно. Обозы за рекой. Снаряды дороже… Ну, я домой… Не любит мой комиссар, когда я отсутствую.

Всесведущие разведчики сейчас же сообщили, что в полку командира любят. В бою не пуглив. В окопах сидит чаше, чем в штабе. Строг, но и заботлив.

Синьков, глядя в сторону, сказал, что командир такого большого соединения, как полк, не должен превращать себя в старшего красноармейца и место его в штабе.

Сверчков сказал, что сейчас идет малая маневренная война и нечего пример брать с зарывшихся в землю миллионных армий. Красная Армия — это, конечно, регулярная армия, но партизанщина, по-видимому, всегда будет ей присуща.

Алексей прислушивался к спору и даже толкнул незаметно Каспарова. Вечером Каспаров, ссылаясь на Ленина, говорил, что Красная Армия, будучи по духу иной, чем армия царя и буржуазии, должна взять у этих армий все их сильные стороны, и потому нужно тянуть не к партизанщине, а к системе регулярных дивизий.

«Все это так, — думал Алексей. — А вот командиру где место — в штабе или в окопах?»

Он мысленно примеривал себя на месте комполка.

Тем же вечером, сидя на хоботах гаубиц, на дышлах зарядных ящиков, на бревнах, красноармейцы слушали сообщение Алексея о предстоящих боевых действиях, которые он свел к вопросу о дисциплине в регулярной армии.

— Это для вас специально, — сказал Синьков, наклонившись к Сверчкову. — Поучайтесь.

— Мог сказать это мне лично, — обиделся Сверчков. — Всюду партизанщина…

— А как думают товарищи инструкторы? — спросил Алексей.

Командиры, как бояре в Алексеевой боярской думе, смотрели в землю. Нарастала неловкая пауза. Тогда Синьков сказал:

— Мы всегда за порядки регулярной армии. Но для этого нужна железная дисциплина. На этот счет в Красной Армии пока трудновато…

Он дружелюбно улыбнулся красноармейцам, которые потягивали махорку и с интересом следили за командирами.

— Я тут выхожу защитником партизанщины, — развел руками Сверчков. — Я-то партизанщину никогда и не видел… Сознаюсь, мне еще трудно воспринять Красную Армию как регулярную. Она выросла из Красной Гвардии, из добровольцев, из восстания… Мне кажется, что революционная армия — это когда восстает народ — всегда будет хоть отчасти партизанской: Гарибальди, греки, наш Пугачев, к примеру. И я ничего плохого в этом не вижу.