Виктор Полторацкий - След человеческий (сборник)

Осенью Сергей по путевке райкома уехал на учебу в Москву. Но и там часто вспоминал Клавдию, думал о ней с тоскою и нежностью. Потом постепенно стал забывать. Окончив институт, женился на милой и доброй женщине, с которой был спокоен и счастлив. Но иногда во сне встречался взглядом с зеленоватыми глазами Клавдии Солнышкиной, целовал ее смуглые щеки, ее нежный затылок с завитками темно-медных волос…

Конечно, он помнил Клавдию Солнышкину!

— Она теперь на стекольном заводе мастером работает, сноха-то моя, — говорил старик. — Ну и депутатом в областной Совет выбранная. Баба самостоятельная и строгая. Вот жалко, Григорий-то рано погиб, ни ему, ни ей счастья бог не дал. Поначалу я думал, что снова замуж выйдет. А нет, не пошла. Так и живут вдвоем с внучкой.

Старик помолчал, потом закашлялся и попросил:

— Дай-кось я тебя на папиросочку разорю. Махорку вертеть неохота.

Они опять закурили. В темноте золотыми искорками вспыхивали огоньки папирос. Сверчок затаился, только ходики продолжали монотонно отсчитывать: тик и — так, тик и — так, — да в трубе подвывал порывистый ветер.

— А что, дядя Андрей, не заглянуть ли мне в город-то? Ведь я там двадцать лет не бывал.

Старик обрадовался.

— Обязательно загляни, — поощрил он. — Ты, слышь-ко, прямо к снохе заходи. Она как раз на Советской улице проживает. От станции садись на автобус и прямо до самого дома. К снохе обязательно. Главное — насчет соды напомни. Изжогой, мол, мается.

— Вот только не знаю, как со временем-то получится. Ведь и домой уже надо.

— Да ты ненадолго. Насчет соды скажи, ну, для порядку чайку, что ли, выпей — минутное дело.

— Заеду, — окончательно решил Федин. — А то когда еще случай выдастся.

— Скажи, пусть целую пачку пришлет. Она всего пятьдесят три копейки стоит. Не великие деньги.

Так и решил Федин навестить родные места.

И вот он идет по улице, совершенно незнакомой ему. Приглядывается к новым домам, к киоскам, к кустам сирени за решетчатой изгородью палисадников и к прохожим, которые встречаются и обгоняют его.

Вдоль улицы по обе стороны стоят деревца, вероятнее всего, клены. Ветки их опушены серебряной канителью легкого инея. Кружась в предвечернем морозном воздухе, падает снег. Возле фонарей мельканье снежинок— похоже на сетку.

Впереди желтеют освещенные окнами корпуса большого завода.

А вот здесь-то, кажется, и был когда-то овраг! Ну да. Вот и школа, построенная на том месте, где, завалившись набок, стоял домишко Солнышкиных.

В школьном дворе, за оградой, зябко жмутся подстриженные кусты акаций. На заснеженном пьедестале гипсовый пионер в коротких штанишках, слегка откинув голову назад, трубит в горн.

Наискосок от школы ярким неоновым светом горели буквы на вывеске нового гастронома.

Федин уже два раза прошел по улице. Не то чтобы он не отыскал сразу дома под номером 19, где жила сноха Андрея Фролова, а просто так — ему было приятно пройтись здесь еще.

В сибирском городке, где он строил, тоже есть своя Советская улица. И в Караганде. И в том городке на юге Украины. Но именно здесь для него как-то особенно зримо и ясно открылся смысл этого, ставшего привычным названия: Советская улица. Улица новой жизни.

Навстречу ему, вероятно из школы, шли мальчики лет десяти-одиннадцати. Они были заняты чем-то своим, звонко смеялись, подталкивали друг друга. Щеки их на морозце цвели румянцем, и будто звезды сияли из-под шапок глаза.

И он вспомнил себя мальчиком в старом отцовском картузе, от которого пахло машинным маслом. Это было здесь, среди убогих хибарок, у глинистого оврага, из которого пахло сыростью и нечистотами.

Как далеко это, как далеко! Да разве могут поверить нынешние мальчики, что здесь была какая-то Заовражная, что здесь росла неродящая яблоня, глядя на которую говорили: «Подразнит цветом, а потом в бесплодии засохнет, все равно как наша горькая жизнь».

Снежок падал на тротуар, белыми пухлыми гребешками ложился на щеколды калиток, на ветки деревьев, засыпал сирень в палисадниках. В школе уже погасли огни, и только одна лампочка горела над входной дверью.

Федин остановился у дома номер 19. Это был совсем еще новый трехэтажный дом с широкими окнами. Сноха и внучка Андрея Фролова жили, кажется, на втором этаже. Но как там встретят его? Вспомнят ли, что был когда-то такой Сережка Федин, который полюбил здесь первый раз в жизни и убежал от этой любви… Нет, не убежал. Его оттолкнули, расшвыряли его черемуху, и он уехал искать свое счастье.

А все-таки какая она теперь, Клавдия Солнышкина?

И он стал подниматься по лестнице…

Дверь ему открыла девушка лет семнадцати, черноглазая, широкоскулая. «В Гришу», — ревниво отметил Федин.

— Мне Клавдию… — сказал он и запнулся — отчество Клавдии не помнил. Но тут же нашелся: — Товарища Фролову.

— Мама, — позвала девушка, — это к тебе…

Она вышла в прихожую, одетая по-домашнему, в блеклом бумазейном платье с короткими, по локоть, рукавами, несколько полноватая, но еще очень моложавая с лица. С удивлением взглянула на странного гостя в охотничьей куртке, с рюкзаком в руках и с чехлом, в котором угадывалось сложенное ружье. Но это удивление длилось недолго.

— Господи боже мой, Сергей Степаныч? Вот неожиданность! — И, обратившись к дочери, сказала: — Лиза, это старый папин товарищ, Сергей Степаныч Федин.

Он что-то забормотал о поручении старика Фролова, которого мучает изжога, и что он просит прислать соды.

— Да раздевайтесь же, — сказала Клавдия. — Рюкзак вот сюда, куртку — на вешалку… Лизанька, поставь, пожалуйста, чайник.

…Уже второй час сидели они за столом. Двое: он и Клавдия. За Лизой вскоре же после его прихода зашла подруга, и девушки отправились в кино. А он и Клавдия сидели и пили чай. И Федин уже рассказал о том, как и где жил, и о жене, и о детях, и об охоте. Вспоминали старую Заовражную улицу, ребят из комсомольской ячейки. А она показала ему фотокарточку Гриши Фролова в военной форме. И еще одну, где Гриша и она были вместе.

— Вот так, — рассеянно и отрывочно говорила она.

— Вот так, понимаешь ли, — повторял он. — Так и живу.

Зеленоватые глаза Клавдии были спокойны и строги, но порой в них опять открывалась бездонная глубина.

— Да, — повторял он, — вот так. — И беспрестанно курил.

Потом, спохватившись, сказал, что в десять тридцать отходит московский поезд и что ему обязательно надо ехать. Встал, собираясь уйти.

Она тоже встала из-за стола. Теперь они стояли рядом. Клавдия, она была немножко ниже его ростом, слегка подняла голову и с грустноватой улыбкой призналась:

— А ведь я любила тебя, Сережа. С девчонок… Ах как я любила тебя! И когда ты уехал, я от обиды взяла и вышла за Гришу. Жили мы с ним хорошо. Нет, я не раскаиваюсь, жаловаться было бы не на что. Но всю жизнь, ты понимаешь, всю жизнь я любила только тебя…