Николай Глебов - В степях Зауралья. Трилогия

— Однако занятная девица. Ловко отделала нас с Никодимом. Как она его назвала — це-цер-бер, что-то непонятно. Надо будет спросить у кутейника и кстати рассказать кочердыкскому попу об этой учительнице. Пускай ее приструнит.

Увидев в окно шагавшего по дороге Андрея, он сунул письмо в книгу. В дверях показалась плотная фигура молодого человека, одетого в студенческую форму и высокие болотные сапоги. Открытое, приятное лицо было хмуро. Поставив ружье в угол, Андрей сухо поздоровался с отцом.

— Где твои утки? — спросил Никита и посмотрел на пустой ягдташ.

— Убил штук шесть и роздал казахам, — ответил молодой Фирсов. — Люди голодные… — и, желая переменить разговор, спросил: — Как здоровье мамы?

— Здорова. Все шлют тебе поклон. В августе Агния именинница — приедешь?

— Да, ради мамы. Я ее давно не видел.

Наступило тягостное молчание.

Шагая по комнате, Никита изредка бросал косые взгляды на сына. Тот, отвернувшись к окну, выстукивал по стеклу пальцами какой-то марш.

— Отец, я слышал, что вы продаете хлеб голодающим по два рубля за пуд? — спросил он через плечо.

— Да. А что, разве дешево? Что ж, можно еще накинуть копеек тридцать. Как твое мнение?

Андрей круто повернулся к отцу.

— Вы наживаете богатство на страданиях людей.

— Дальше?

— Это преступно!

— Прошу акафисты мне не читать! Это мое дело! — стукнул кулаком по столу Никита. — Если тебе не глянется, живи своим умом. Понял? Но на мое наследство не рассчитывай!

Андрей усмехнулся:

— Мало вы меня знаете, отец! Я никогда, ни за что не возьму ваших денег, нажитых нечестным путем. Вы хорошо знаете, что я живу уроками.

Худое лицо старшего Фирсова задергалось. На миг промелькнули перед ним давно забытые события в Варламовском бору.

— Ладно, — процедил он сквозь зубы, — ссориться не будем, — и, опустившись на стул, заговорил, точно больной: — Блажь у тебя в голове, вот что… Помолчав, добавил: — Погорячились мы. Мать велела приезжать. Закис ты здесь. Да и Агния соскучилась, приедешь?

— Подумаю… — Андрей вновь отвернулся к окну.

— Деньги-то переводить тебе в Петербург или по-прежнему будешь отказываться? — спросил отец хмуро.

— Не нужно. Повторяю еще раз: денег я не возьму! — произнес Андрей раздельно.

— Что ж, губа толще — брюхо тоньше. Они мне и здесь нужны!

После отъезда отца Андрей оседлал коня и выехал с мельницы.

Почерневшая, точно от пожара, равнина была безжизненна. Только изредка зелеными оазисами виднелись заросли тальника, и порой среди кочковатых болот попадались редкие поляны пожелтевшей осоки. В раскаленном от жары воздухе стояла тишина. Впереди всадника, повиснув в воздухе, неслышно трепетал крыльями зоркий чеглок [6] Чеглок — род подсокольника. .

Проехав безлюдную улицу станицы, Андрей остановил коня у ворот небольшого уютного домика. На дворе его встретил высокий, худощавый казак — отец Христины.

— Проходи, проходи в комнату, — сказал он добродушно.

— Христина Степановна дома? — спросил Андрей.

— Дома, где ей быть. Да вот она и сама.

На крыльце, приветливо улыбаясь, стояла Христина. Ее энергичное, с тонкими чертами лицо сияло от радости. Откинув на спину тяжелую косу, Христина быстро сбежала со ступенек и крепко пожала руку Андрея.

— Хорошо, что приехал. Кстати, у меня есть интересный журнал. Только что получила, но давать тебе боюсь, — улыбнулась она.

— Почему?

— Там есть одна статья, невыгодная для нас, женщин, — с легкой иронией отозвалась Христина.

— Не понимаю, — пожал плечами Андрей.

В комнате, усадив гостя на стул, девушка подошла к этажерке и, спрятав журнал за спину, спросила:

— Ты анатомией не занимался?

— Нет, это не моя специальность.

— Ну так вот, слушай! — Христина раскрыла журнал.

— Недавно в Англии госпожа Фенвик Миллер прочитала целый ряд лекций о правах женщин в народном голосовании. Она доказывала: хотя в анатомических учебниках и говорится, что мозг женщины весит на четыре унции меньше мозга мужчины, участие женщин в выборах в парламент так же необходимо, как и мужчин.

Андрей улыбнулся.

— Ты смеешься? Доволен, что мой мозг меньше твоего на четыре унции? — Христина стала тормошить Андрея. — Значит, я менее способна думать и размышлять, чем ты?

Андрей с хохотом отбивался от наступавшей на него девушки.

Закат, постепенно суживаясь, уступал место-сумраку августовской ночи. Молодые люди вышли за околицу станицы и, прижавшись друг к другу, долго шли молча. Обоим было хорошо и радостно от мысли, что они вместе.

— Я долго думал о том, что ты написала, Христина, — мягко заговорил Андрей, — и сделал вывод, что чем скорее я порву с той средой, где вырос, тем будет лучше, — выдержав паузу, добавил: — и честнее.

— Но ты еще учишься? — произнесла в раздумье Христина.

— Что ж, проживу уроками.

— Андрюша, ты только не сердись… — Христина ласково посмотрела на Андрея. — Ты можешь рассчитывать на нашу с папой помощь.

— Ты хочешь сказать — на твою? На семнадцать рублей жалованья сельской учительницы? Нет. При всем уважении и… даже больше, чем уважении… я не согласен.

Христина припала к его плечу.

Откуда-то издалека послышалась песня. Женский голос тоскливо выводил:

Поднимаясь в высь темного неба, песня зазвучала жалобой:

Андрей привлек Христину к себе.

— Радость моя!.. — произнес он с чувством.

В Троицке открылась летняя ярмарка. Фирсов решил направить туда Сергея с Никодимом.

«Испытаю, что из него будет, — думал он про расстригу. — Ежели окажется неглупым человеком, поставлю на большое дело».

Молодой Фирсов с Елеонским приехали в самый разгар торжища. Гостиница, серое двухэтажное здание, на облупленном фасаде которого висела покосившаяся вывеска, стояла на углу базарной площади.

— Разумеешь сие, юноша? — тыча пальцем на вывеску, спросил с улыбкой расстрига. — И все прочее… Чувствуешь?

Сергей был не в духе.

— А ну тебя к черту… В этих европейских номерах кошками пахнет, — входя в полутемный коридор, поморщился он и крикнул в пустоту: — Эй! Кто там?

Из-за небольшой конторки, точно паучок, выкатился маленький пухлый человечек, одетый в потрепанный с короткими фалдочками сюртук и широчайшие брюки.

Забежав проворно за барьер конторки, он уставил рачьи глаза на гостей.

— Есть ли у вас свободные комнаты? — хмуро спросил Сергей.

— Только для вас… Только для вас… закатывая глаза, пропел тот и, сорвавшись с места, повел жильцов на второй этаж. — Пожалуйста! Вот комната Элеоноры Сажней, — показывая на обитую мягким плюшем дверь, прошептал он благоговейно.