Николай Глебов - В степях Зауралья. Трилогия

— Что за птица? — прогудел Никодим.

— О! Ви не знать божественную Элеонор, московскую певицу? О!

— Ладно, потом посмотрим эту небожительницу, а теперь веди в номер, — приказал расстрига.

Первый день приезда на ярмарку для Сергея с Никодимом прошел незаметно: нужно было договориться с гуртоправами, узнать цены на пшеницу и скот, побывать в лавках.

Вечером, возвращаясь в гостиницу, они остановились перед огромной афишей и прочли:

«Внимание!

Проездом из Москвы во Владивосток известная певица Элеонора Сажней выступает сегодня в клубе Благородного собрания. В концертной программе: песенки Вертинского, мелодекламация и разнообразный дивертисмент. Начало в 9 часов вечера. Спешите!»

Сергей посмотрел на часы. Было половина седьмого.

— Закатимся, Никодим? — спросил он.

— Сходим, — согласился расстрига.

Концерт московской певицы начался с большим опозданием. Сергей с Никодимом вошли в клуб в компании новых знакомых по ярмарке: Дорофея Павловича Толстопятова, богатого заимщика, и Бекмурзы Яманбаева, известного скотопромышленника из Бускуля. Заняв места в первом ряду, Никодим исчез с Бекмурзой и вернулся в зал только после второго звонка. По их лицам было видно, что друзья успели выпить.

— Мало-мало сегодня гулям, киятра смотрим… — Бекмурза сощурил раскосые, заплывшие жиром глаза. — Водка пьем, русский депка зовем, шибко гулям.

Сергей внимательно посмотрел на раскрасневшегося от вина расстригу и сказал внятно:

— Чтобы этой дури не было. Понял?

Тот обиженно промолчал.

Полупьяный Бекмурза повернулся к Дорофею:

— Мах-хомет-то водку не велит пить. Мы мало-мало хитрим. Когда махомет спит, мы пьем маленько.

— Я те попью, — погрозил пальцем Толстопятов. — Денег завелось у тебя много, что ли?

— Акча бар! — хлопнул себя по карману Бекмурза и уставился глазами на медленно поднимающийся занавес.

Вскоре на сцену вышел тонконогий вихлястый человек с помятой физиономией и, коверкая русский язык, начал:

— Милсдари и милсдарыни! Элеонора Сажней исполнит романс Вертинского.

Похлопав в костлявые ладони, он скосил глаза на кулисы. Вся в черном, в сопровождении пианистки вышла на сцену певица.

прозвучал ее мягкий голос.

— Буль-буль, соловей-то пташка! — заерзал на стуле Бекмурза. — Латна поет.

Полный грусти голос Элеоноры продолжал:

Зажав бороду в кулак, Никодим не спускал жадных глаз с певицы. Казалось, что-то далекое, давно забытое вновь воскресло у него в душе.

Расстрига почувствовал, как тяжелый ком подкатывается к горлу. Рванув ворот рубахи, он откинулся на спинку стула. Эту песенку любила его жена.

— Чепуха какая-то, — пробормотал Сергей.

Когда стихли редкие хлопки, нежный голос Сажней продолжал:

Сергею показалось, что певица смотрит на него. Он невольно отвел глаза. Через пять минут конферансье объявил о выходе трагика.

На сцену, одетый в рогожную мантию, с бумажной короной на голове, вышел артист.

Бледное, с нездоровым румянцем лицо, воспаленный блеск глаз, сухой кашель, который был слышен еще до выхода, выдавали тяжелую болезнь.

Трагик подошел к рампе, не спуская глаз с Яманбаева, сказал властно:

Ничего не понимавший Бекмурза растерялся, но, взглянув на дремавшего Дорофея, успокоился.

Голова артиста опустилась на грудь. Он продолжал глухо:

Глаза трагика снова остановились на Бекмурзе.

— Моя Буксульский… — поднимаясь со стула, ответил тот громко. В публике зашикали. Никодим дернул полупьяного друга за бешмет.

— Тише ты, черт.

— Сам шорт! Человек-та спрашивает откуда? Ну, моя сказал. Вот кукумент, — сунул он расстриге паспорт.

— Гы-гы-гы, ха-ха-ха, — понеслось с галерки.

— Безобразие! Вывести! — Некто в казачьей форме офицера поднялся с сиденья и, подойдя к Бекмурзе, прошипел злобно:

— Выйди, свинья!

— Не тронь! — побледневший Сергей встал между Бекмурзой и офицером. Начинался скандал. На галерке раздался топот и свист. Подобрав мантию, трагик ушел за кулисы. Занавес опустился.

Офицер размахнулся. Никодим со страшной силой рванул его за китель. Тот, перелетев два ряда, шлепнулся в проходе. Пользуясь суматохой, Дорофей Толстопятов скрылся. Через полчаса порядок был водворен. Стражники увели Сергея с Никодимом в полицейский участок.

Расстрига проснулся перед утром. Усевшись на низенькие, покатые нары, стал оглядывать при свете ночника камеру.

— А обитель-то не тово, дрянная.

По сырым стенам ползали мокрицы. Через решетку окна в сером сумраке рассвета — пустырь, за ним — пологий берег Уя. Дальше шла степь, на которой изредка маячили юрты приехавших на ярмарку казахов.

— Из-за чертова мухамета сиди теперь, — пробурчал Никодим, перешагнул через спавшего Сергея, подошел к окну.

— Попробовать разве? — упершись ногой в стену, он потянул железные прутья к себе. — Крепко сидит, не скоро выворотишь. — Заметив в правом косяке окна выдавшийся толстый кузнечный гвоздь, к которому была прикреплена основа решетки, расстрига уцепился за прутья, рванул и кубарем скатился с нар. — Не могут решетки сделать, черти, как следует, — поднявшись, он потер ушибленное колено.

Проснувшись от шума, Сергей приподнял голову.

— Что случилось?

— Ничего, вылазить пора, — ответил спокойно Никодим и показал глазами на пустой пролет окна.

В полдень, походя по ярмарочным рядам, они неожиданно встретили Бекмурзу.

— Начальник, который-та хотел мало-мало кулаком мне давать, к нему на квартир ходил, сто рубля платил, потом оба каталашка ездил, нет, номер ездил — нет, куда девался, не знам, — заговорил он весело.

— Из-за тебя, байбак, пришлось ночь провести черт знает где, — сказал сердито Никодим.

— Зачем ругаться, теперь пойдем мой юрта бесбармак ашать. Латна?

Никодим посмотрел на Сергея.

— Некогда. Надо еще скота голов двести купить, — ответил тот. — Ярмарка на исходе.

— Вот смешной-та, — Бекмурза дружески похлопал по плечу молодого Фирсова. — Теперь ты мой тамыр — друг, зна́ком. Теперь скажи: Бекмурза, надо двести голов! Бекмурза дает. Триста — дает. Нада тышша бык — дает. Шибко хороший зна́ком. Все даем, деньги мало-мало ждем. — Сергей с Никодимом переглянулись: знакомство с Бекмурзой сулило им большие выгоды. Поняв друг друга без слов, они направились к стоянке Яманбаева. С Бекмурзой приехали на ярмарку жены — старая, высохшая, точно лимон, Зайнагарат и красавица Райса. Вокруг белой кошемной юрты хозяина, которая стояла на пригорке, полукругом были расположены жилища его людей — сакманщиков и чабанов. Жили в каждой юрте по нескольку человек. От постоянного дыма и резкого запаха слезились глаза, накожные болезни изнуряли тело: Бекмурза подчиненных не баловал.