Николай Глебов - В степях Зауралья. Трилогия

В окно раздался осторожный стук. Марья оглянулась, веретено застыло в руке. Припав плотно к окну, на нее смотрело бородатое лицо Мокшанцева.

Положила прялку, отпрянула в глубь избы.

Открывать или не открывать? Живя у Фирсовых за хлеба, она не смогла устоять перед щедрыми подарками богатого заимщика. После случая у Кривых озер он скрылся. И вот снова явился. Что делать?

Стук повторился, настойчивый, упорный. Казалось кто-то рассыпал по стеклу мелкую дробь.

Впустить в избу? Узнают коммунары — зачем скрыла вражину? Не пустить?.. Федор был ей когда-то близок. «Посидит да уйдет», — решила она и, подойдя к окну, сделала знак рукой.

— Заходи, — открыла с крючка дверь, убавила в лампе огня.

Мокшанцев вошел, оглядел углы, посмотрел зачем-то на полати и, устало опустившись на лавку, положил возле себя обрез.

— Никого нет? — спросил глухо.

— Нет, да и кто в полночь пойдет.

— Дай поесть.

Вытащив из печки чугунок с картошкой, Марья нарезала хлеба, подала соль.

Федор ел молча, смахивая крошки с бороды.

— Лампу-то поставь за трубу, — тоном хозяйка распорядился он. — Как тут коммуния живет? — перекатывая с ладони на ладонь горячую картошку, спросил заимщик.

— Ничего слава богу, налаживается дело.

— Все еще свинаркой работаешь? Не надоело обчих-то свиней кормить?

— Все работают, а мне — что? Доли нет? — вздохнула Марья.

— А ты своим умом живи, — нравоучительно произнес гость.

— Раньше не набралась ума, а теперь не к чему его копить.

— Ты к чему это? — насупился Федор и отодвинул от себя чугунок.

— А к тому, что люди добрые меня не забывают. Слава богу, теперь хлеб и картошка на зиму есть.

— В писании бо сказано: не единым хлебом жив бывает человек.

— Темная я, — махнула рукой Марья. — Где теперь живешь? — желая переменить разговор, спросила она.

— Живу, как Ерошка, подле большой дорожки, — криво усмехнулся Мокшанцев. — Белый свет не клином сошелся. Однако балясы с тобой точить некогда: за делом пришел.

— Что за нужда?

— Пособить хочу вашим коммунарам, — загадочно произнес Федор.

— Чем?

— Подсыпать свинушкам толченого стекла.

Марья вздрогнула.

— Мешочек тут я принес, — продолжал спокойно Мокшанцев и полез рукой за пазуху. Вынул потемневшей от грязи кисет и положил на стол.

— Узнаешь? Чьи руки вышивали?

Отдельные сохранившиеся на кисете блестки смутно отсвечивали, и можно было прочесть: «Ково люб...ю таму д...ю».

— Не отказываешься? — Федор пытливо посмотрел на Марью. — Одна у нас с тобой судьба, — сказал он жестко, — что велю, то и делать будешь.

Женщина испуганно отстранилась.

— Чем кормишь свиней? — после короткого молчания спросил Мокшанцев.

— Отруби запариваю.

— Где стоят мешки?

— В сенках, — побелевшими губами прошептала Марья.

— Посвети, — Федор шагнул в сени.

Марья, точно лунатик, приподняв над головой лампу, последовала за ним. Мелко истолченное стекло Мокшанцев перемешал с отрубями и, спокойно завязав мешок, вернулся в избу.

— Дай корм с утра, когда свиньи голодны. Поняла? Не выполнишь, пеняй на себя! Что молчишь?

— Ладно… сделаю, — с трудом произнесла женщина. — Но помни, к твоим делам я больше не причастна, — уже твердо сказала она.

— Не причастна, говоришь? — задышал ей в лицо Мокшанцев. — А фляжка-то, что второпях я оставил у клади, чья?

Слабо вскрикнув, женщина в страхе попятилась от заимщика в угол избы.

— Забыла? — не отступая от нее, зловеще шептал Федор. — Если забыла, так соседи помнят, как она висела у тебя на стене.

— Уйди! — простонала Марья и закрыла лицо руками. Перед ее глазами пронеслась картина летней встречи с Мокшанцевым.

Работая на огороде, она услышала его голос.

— Открой-ко избу. Собрался в Марамыш, а, видишь, какая жара. Пить захочется, а посуды подходящей нет…

Женщина сняла со стены висевшую на ремне фляжку, передала Мокшанцеву.

Когда заимщик после неудачной попытки сжечь кладь скрылся, милиционер нашел фляжку и увез ее как вещественное доказательство. Марья и не думала, что стала невольной соучастницей преступления Мокшанцева.

— Ты не бойся, — заговорил мягко Федор. — Исполняй, что велю, а завтра в полдень приходи в Татарский лог, там буду ждать, — взяв обрез и сунув краюху хлеба за пазуху, Мокшанцев вышел.

До утра Марья не могла уснуть. Вспомнила горькую нужду, смерть мужа, беззащитное вдовство, жизнь по прислугам, пьяные причуды Федора и всплакнула.

— Как ведь обошел меня лиходей, и некуда теперь деваться. Жила спокойно, и вдруг такая напасть! А что если рассказать все Осипу? — Марья слезла с полатей, затопила печь и долго сидела, не спуская глаз с горевших дров. Как только начал брезжить рассвет, оделась и торопливо зашагала к дому, в котором жил Осип. Постучала. С перекинутым полотенцем через плечо вышел Подкорытов и пропустил женщину в комнату.

— Что так рано поднялась? — спросил он приветливо и, повесив полотенце, подошел к зеркалу.

— Сегодня ночью у меня был Мокшанцев, — опустив глаза, заявила Марья.

Осип стремительно повернулся к ней.

— Сегодня ночью? — произнес он в изумлении. — Рассказывай, — бросив гребень, стал поспешно одеваться.

Женщина подробно рассказала о приходе Мокшанцева.

— Ах, гад! — выругался Осип. — Значит, он велел тебе насыпать отруби со стеклом в кормушки для свиней? С фляжкой ничего у него не выйдет! Просто он хотел тебя запугать. Тебя мы, Марья, знаем, — успокоил он женщину. — Вот только задача, как его поймать? — Осип прошелся по комнате. — Ты посиди, я схожу к коммунарам, посоветуюсь. А чтобы не скучать, поставь самоварчик: я ведь холостяк… — улыбнулся он и, закрыв дверь, поспешно сбежал с крыльца.

Собрание коммунаров было коротким.

— Если окружить Мокшанцева в Татарском логу, он будет отстреливаться и уйдет. Кругом густые ракитники, поймать его будет трудно, — говорил Осип. — Я предлагаю следующий план: пускай Марья идет в лог, где встретится с Мокшанцевым и позовет его к себе. В сенках мы устроим засаду. Как только он откроет дверь, навалимся и и обезоружим.

— А если он заподозрит неладное и откажется? — резонно заметил кто-то.

— Тогда надо с утра послать в лог Герасима. Пускай в кустах проследит, где он прячется. Как ты думаешь, Герасим? — обратился Подкорытов к сидевшему у окна Ераске.

— Что ж, можно, мне не впервые. Раз мертвеца поймал, а живой от меня не уйдет. Только вот что, Осип Матвеевич: не пожалей для начала ягненка да шкалик молока с соской.

— Зачем?

— Это уж мое дело, — уклончиво ответил бобыль. — Марья пускай твою инструкцию сполняет, я ее знать не знаю.

— Винтовка тебе нужна?

— А как же! Патрончиков с обойму. Чтоб было полное боевое снаряжение.