Николай Глебов - В степях Зауралья. Трилогия

Зима стояла суровая. В лесах лежали глубокие снега. Дорог не было.

Измученная десятидневным переходом часть Андрея расположилась на ночлег в одной из глухих деревушек.

Ночь. Спят темные многоверстные леса, где даже летом редко проходил человек. Зимой забредет в глухомань случайный охотник и, вдруг лесное безмолвие огласится глухим выстрелом, и вновь настанет тяжелая гнетущая тишина.

Колчаковцы здесь не появлялись: тракт из Перми на Вятку был далеко, лесной край пугал их.

Передав отряд заместителю, Андрей выехал в штаб дивизии. Хотелось скорее знать, зачем вызывает его представитель ЦК.

Тот сидел за столом, кивнув Андрею головой, показал глазами на стул. Закончив письмо, Феликс Эдмундович выдвинул один из боковых ящиков и, положив перед собой личное дело Фирсова, углубился в него.

— У вас высшее образование? Английский язык знаете?

— Да.

— В партию вы вступили в семнадцатом году?

— Хорошо. Остальное мне известно… — Подойдя к Фирсову ближе, Дзержинский не спеша сообщил: — Организуется Урало-Сибирское бюро ЦК РКП(б). Вам придется выехать для связи с омскими большевиками. Вот письмо товарищу Парнякову, — взяв пакет со стола, Дзержинский передал его Фирсову, — Учтите, поручение ответственное. Прошу сообщить омским товарищам, что наказ Владимира Ильича Ленина мы выполним: Урал будет советским.

Через несколько минут Андрей уже поднимался по лестнице дома, где помещался дивизионный штаб. Его внимание привлекла небольшая группа вооруженных людей во главе с плечистым военным, остановившаяся у дверей кабинета фон Дитриха. Вот и сам фон Дитрих показался в дверях. Он был бледен. Последовала команда:

— Отвести в чека! — и обезоруженного фон Дитриха вывели из здания. Сутулясь, в сопровождении конвойных, прошел мимо и Омарбеков. Андрей вздохнул с облегчением.

На рассвете, получив документы на имя колчаковского поручика 46-го Исетского полка Николая Топоркова, убитого партизанами в районе Перми, Андрей выехал из Вятки.

Виднелись смутные очертания домов, опушенные снегом деревья, бывшие купеческие лабазы, церкви. За мостом, на окраине города, лежала снежная равнина, за ней редкие березовые рощи. Началась поземка. Легкие волны снега с шуршанием катились одна за другой. Монотонно гудели телеграфные провода. Прислушиваясь к их унылому напеву, Фирсов глубже спрятал лицо в башлык.

К вечеру он добрался до передовой и, оставив коня на заставе, стал ждать проводника. Предстояла ночь, томившая своей неизвестностью. Выдержит ли он тяжелое испытание? Достаточно ли у него выдержки носить спокойно маску белогвардейца?

Как только на вечернем небе загорелись звезды, Фирсов зашагал в глубь леса вместе с проводником. Подоткнув полы армяка за опояску, крестьянин шел не торопясь, осторожно обходя бурелом и валежник, торчавший из-под снега. Где-то далеко вспыхивали и гасли сигнальные ракеты. С непривычки идти тяжело. Андрей часто проваливался в снег, запинался за коряги и никак не мог поспеть за крестьянином.

— Умаялся? — смахнув снег с пенька и присаживаясь на него, спросил проводник.

— Жарко…

— Дорожка не легкая, — сочувственно кивнул проводник и полез за кисетом. — Закуривай.

Озябшие пальцы Фирсова не слушались. Рассыпав табак, он безнадежно махнул рукой: — Обойдусь без курева.

Крестьянин произнес добродушно:

— Не привык, должно, к махорке?

— Пожалуй, — согласился Андрей и спрятал руки за пазуху.

— На, покури, — сделав вторую цигарку, проводник протянул ее Фирсову. Андрей зажег спичку.

— А смелый ты, однако: в самую берлогу идешь. Колчак-то — опасный зверюга. Ничего, мы его — где рогатиной, где огнем выживем, — заявил крестьянин уверенно. — На каждого зверя надо сноровку знать, правильно ведь?

Андрей кивнул.

— У нас, у медвежатников, так: прежде чем обложить зверя, надо знать, куда он головой лежит, чтобы взять было легче. Так и в военном деле, сначала разузнай, а потом и бей. Так ведь?

Андрей улыбнулся.

— Правильно. Ты, оказывается, военную тактику назубок выучил.

— Небось, выучишь, когда спалят твою избу да животину прирежут. Вот тебе и вся тактика — бей гадов!

На тракт Фирсов с крестьянином вышли вечером.

Белые, откатываясь от Вятки, спешили к Перми и Мотовилихе, которые они укрепили за последние дни.

Длинной лентой тянулись обозы со снаряжением и беженцами. Скрипели полозья чужеземных пушек, слышалась ругань офицеров, плач женщин и детей.

Обгоняя обозы, проскакал кавалерийский эскадрон каппелевцев.

— Тягу дают, — радовался проводник.

На следующий день они вошли в город и простились. Фирсов проник в здание вокзала и смешался с толпой солдат.

Поезд, в котором находился Андрей, часто останавливался на разъездах, пропуская встречные. Из вагона было видно, как мелькали платформы с орудиями и зарядными ящиками, затянутыми брезентом. Двигались теплушки с солдатами и лошадьми. Однажды ночью, громыхая на стыках рельсов, прошел бронепоезд. Видимо, колчаковцы начали подтягивать к Перми резервы.

Андрей лежал на верхней полке купе классного вагона и, закинув руки под голову, думал о Христине: «Жива ли?» Он знал лишь, что в Кочердыке ее нет. Последнее письмо он получил перед отправкой на восточный фронт. Она писала взволнованно и радостно:

«Милый Андрей! Сегодня я получила в укоме удостоверение члена Коммунистической партии. У меня светло и радостно на душе от мысли, что сейчас я не одинока в борьбе за общее счастье. Как жаль, что нет тебя со мной! Жду тебя, мой родной…»

Тревога за судьбу Христины не покидала Андрея и на фронте. И сейчас, когда он приближался к своим местам, ее образ стоял перед ним неотступно, ласковый и зовущий.

Поезд стоял на разъезде, Фирсов оделся и вышел на воздух. Полуденное февральское солнце светило ярко, освещая утонувшие в снегу железнодорожные постройки, грязные застывшие лужи, из которых торчали тормозные башмаки, накладки и другое несложное хозяйство путейцев. Маленький паровозик, точно обрадовавшись, что отцепился от тяжелого груза, запыхтел и, выпустив струю пара, весело свистнул и торопливо застучал колесами на стрелках.

Андрей остановился возле товарного состава и, заглянув в открытую дверь одного из вагонов, отпрянул: сложенные друг на друга, точно дрова в поленнице, лежали трупы. Фирсов бросил взгляд на соседний вагон и увидел посиневшие руки со скрюченными пальцами, которые, казалось, безмолвно грозили кому-то.

Проходивший мимо Фирсова смазчик посмотрел на побледневшее лицо Андрея и сообщил хмуро:

— Четвертые сутки лежат… тифозники. Целый состав. Хоронить некому. Вши отпадут, а люди ждут, когда их успокоят… — Смазчик махнул рукой. — Никому до них дела нет. Вот они, дела-то, господин офицер.