Абдурахман Абсалямов - Огонь неугасимый

И, сняв с отца пиджак, отнесла его на вешалку, затем потянула его на диван и сама села рядом. Ильшат уже не раз успела побывать в доме отца по приезде, но в последние два дня, занятая квартирными хлопотами, не показывалась у них. Посыпались вопросы: как самочувствие Марьям? Что же решил в конце концов делать Ильмурза?

Сулейман-абзы отвечал нехотя. Ильшат было очень горько, что после стольких лет разлуки отец не находит для нее теплого слова. Сидит надувшись, точно он чужой в этом доме, точно и не рад вовсе, что у дочери дом — полная чаша, наоборот — даже осуждает ее за это. В прежние годы, бывая у них на Урале, отец относился к ней куда теплее. Посадит Альберта — совсем еще малыша тогда — на шею и бегает на четвереньках по полу. А то мастерит ему разные замысловатые игрушки. И Ильшат нарадоваться не могла… А сейчас… будто его подменили.

— Посиди, отец, немного… Сейчас накроем на стол, — сказала она и, поднявшись с дивана, достала из буфета и стала расставлять на столе красивые чашки с золотыми ободками, сахарницу, розетки с вареньем, большие вазы с яблоками, печеньем, пирожными.

Ильшат, как и все Уразметовы, была жгучей брюнеткой. Ей уже было под сорок лет, и она начинала заметно полнеть, но ее лицо было поразительно моложаво. Отливающие синевой толстые косы собраны в тугой узел. В ушах сверкали сережки, похожие на падающие капли. Длинный пестрый, как павлиний хвост, халат выглядел на ней как-то особенно шикарно. Ногти такие же ярко-красные, как и губы.

У Сулеймана стало тоскливо на душе. Он вспомнил свою покойную старуху. Не только на заводе, но и дома не снимала она передник, руки всегда были в работе. Но работа никогда не надоедала ей. Она часто говаривала: «Если что не моими руками сделано, не по себе как-то мне».

Ильшат, догадывавшаяся отчасти, почему загрустил отец, старалась быть с ним повнимательнее, развеселить его.

— Я всегда рада, когда ты чувствуешь себя у нас как дома, — сказала она, ласкаясь. — А то как-то нехорошо… Ты на что-нибудь обиделся?.. А я, отец, тосковала по тебе…

— Я в этом не сомневаюсь, дочка, — сказал Сулейман-абзы. — Не совсем остыла в тебе, надо полагать, уразметовская кровь.

— Почему же ты тогда такой хмурый?

Сулейман хотел ответить, но в это мгновение в комнату вошла молоденькая девушка в белом переднике. Она несла маленький самоварчик. Поставила его на стол и молча вышла. Когда она скрылась за дверью, Сулейман спросил:

— Это еще что за соловей?

— Ой, отец, ну почему ты сегодня фыркаешь на все кругом. Тебе не все равно кто?

Налив в чашку чаю, Ильшат поставила ее перед отцом и, повернувшись к правой двери, позвала, вероятно, для того, чтобы прекратить неприятную беседу:

— Альберт, иди чай пить. Дедушка пришел.

Ильшат уже точило беспокойство, она начинала догадываться, что отец пришел неспроста. «Неужели опять старое начнется?» — думала она. И чем больше думала, тем сильнее росла тревога. Она боялась, — начнет старик донимать Хасана, тот тоже, в свою очередь, поднимет голос. А Ильшат так хотелось тишины, покоя. После суеты с переездом, после разных дорожных неприятностей она надеялась сегодня — впервые после Москвы — встретить мужа, как и раньше, в уютной, прибранной квартире. Надеялась, наконец, и от Хасана, ставшего в последнее время таким скупым на теплое слово, на ласковый взгляд, увидеть сегодня добрую улыбку, которая так много значит в семейной жизни, особенно для женщины. Она и сама не понимает, почему именно сегодня все ее мысли, все ее желания сосредоточены на этом.

Она давно уже чувствует, что между нею и мужем нет былой близости. Сознание этого надрывает ей душу, как и всякой женщине, любящей своего мужа. Она, насколько хватало сил, стремилась разрушить эту вставшую между ними невидимую стену. Она старалась получше одеться, прибегала к помощи косметики, создавала уют в доме. Предупреждала малейшие желания мужа, удовлетворяла все его капризы. Хозяйственный размах Маркела Генриховича обрадовал ее. Для нее как бы приоткрывались врата счастья. Но дикий ветер, который принес с собой отец, мог в один миг развеять, свести на нет все ее усилия.

Открылась боковая дверь. Вошел Альберт, худой, с болезненным цветом лица и небрежной шевелюрой юноша, носивший модные усики. Не отрывая глаз от книги, натыкаясь на стул, он медленно двигался к столу.

— Альберт, поздоровайся же, здесь твой дедушка, — сказала Ильшат, краснея за сына.

— Здорово, бабай! — небрежно бросил Альберт, не поднимая головы.

Сулейман усмехнулся в усы.

— Ну что ж, здорово, так и быть… Видать, страх интересную книжку читаешь, товарищ студент? Даже головы недосуг поднять.

Альберт пробурчал что-то невнятное.

— Ты, сынок, пожалуйста, по-нашему говори, — сказал Сулейман. — Не учен я. Не понимаю твоей тарабарщины. За границей не бывал.

Альберт с прошлого года, когда нависла угроза его исключения из Московского университета, переехал учиться в Казань. Перевод устроил через своих друзей Хасан. Ильшат сама настаивала на этом переезде. «Поселишься у дедушки, — сказала она Альберту на прощание. — Тебе полезно пожить в рабочей семье».

Но Альберт, пожив у деда неделю-другую, нашел себе отдельную комнату и, не находя нужным пускаться в объяснения, перебрался от Уразметовых туда.

С улицы донесся гудок автомобиля.

— Приехал! — Ильшат, незаметно для отца, бросила взгляд в зеркало, поправила прическу, халат и выбежала в переднюю.

Девушка в белом фартуке тоже побежала туда.

— Словно на пожар, — хмыкнул Сулейман.

Ильшат тут же вернулась и, умоляюще взглянув на отца, шепнула:

— Отец, дорогой, пожалуйста, не расстраивай Хасана. — И опять выбежала.

«Сумел поставить дело зятек», — подумал Сулейман.

Оглянулся — Альберт тоже исчез. Дед даже не заметил когда.

В передней поднялась суета. Через мгновение дверь открылась, и в зал вошел Хасан. Величественная осанка. Седеющая голова. Протянув руку, он пошел навстречу тестю и уверенным, густым баритоном произнес:

— А-а, гость у нас… Здравствуй, отец! Ну, как жизнь?

— Стареем помаленьку, — ответил Сулейман, пожимая зятю руку. — Года-то не убавляются, а прибавляются.

— Ну нет, ты пока не сдаешь, отец. Садись, чай пить будем. Пойду только умоюсь.

Грузно шагая, Муртазин вышел в другую комнату. Ильшат, как тень, последовала за ним. Сулейман снова остался один в этой большой зале. Душа полнилась новой тревогой, которой не было, когда он шел сюда. Ему смертельно жаль было дочери. Не оставляло чувство, что она здесь не больше, как вот эта роскошная мебель. Хотелось встать и уйти, ни с кем не прощаясь. Но вошел Альберт.

— Бабай, чего такой мрачный? Обиделся?

— Садись-ка сюда, — сказал Сулейман, не отвечая на вопрос. — Почему перестал ходить к нам, га?