Абдурахман Абсалямов - Огонь неугасимый

Но она не сделала его. Почему? Что удержало ее? Какие неведомые ей самой струны зазвенели в душе?..

Однажды Хасан подсел к жене и, обняв ее за плечи и поглаживая по отливающим синевой волосам, сказал своим мягким, приятным баритоном:

— Женщина, даже будучи инженером, остается, оказывается, женщиной. Что ты любишь возиться с тряпками, я видел, но мне никогда в голову не приходило, что у тебя копится против меня столько гадких сомнений в душе. Где ты их наскребла, Ильшат? Как ты могла предположить, что твой муж, самый близкий тебе человек, переступит тебе дорогу? Правда, я борюсь, соревнуюсь за свою карьеру… даже драться готов. Это вполне естественно. Без этого ничего не достигнешь. Я не верю, что можно хватать звезды с неба голыми руками… Но все это с другими. А встать поперек дороги своей жене… Это невозможно представить… Это чудовищно! И если бы мы, муж и жена, вздумали спорить из-за какой-то должности, портили из-за нее себе кровь, нарушали покой семьи… Да иначе, как низостью, это не назовешь. Нас можно было бы сравнить разве с козлятами из сказки, встретившимися на узком мосточке.

Ильшат тогда была беременна вторым ребенком. Во время первой беременности она работала вплоть до самых родов. Зато потом долго не могла встать на ноги. Напомнив ей об этом, Хасан посоветовал Ильшат быть на этот раз умнее и пойти в отпуск в положенный срок. На заводе, убеждал он, никогда делам конца не будет. Он не уставал повторять свои доводы чуть не каждый день, сам беседовал с врачом, сам ходил к директору. Ну и, как говорится, капля камень точит, — уговорил-таки Ильшат, которая сначала и слышать не хотела, чтобы так рано брать отпуск. А ушла она в отпуск, не прошло и двух недель, — Хасан в один прекрасный день вернулся домой возбужденный, с пылающим от радости лицом и, не задумываясь, какое это может произвести на жену впечатление, протянул ей выписку из приказа о назначении его помощником главного инженера.

— Что ж, я очень рада, — рассеянно сказала Ильшат.

В тот же вечер у нее начались родовые схватки.

Вернувшись из больницы, Ильшат радовалась: скоро уже ее выпишут на работу, и она пойдет на завод. Хасан успокаивал: «Пойдешь, конечно, пойдешь». Он просил лишь об одном: не торопиться, хорошенько поправить свое здоровье, дать окрепнуть ребенку. На это Ильшат возражать не приходилось.

Сама Ильшат, выйдя из больницы, довольно скоро встала на ноги, но ребенок все хирел. После декретного отпуска Ильшат вынуждена была взять месяц дополнительно, за свой счет, затем еще месяц. Тут на нее свалилась новая беда, — захворал желтухой старший — Альберт. Так прошло больше пяти месяцев. Ильшат чувствовала, что с каждым днем все дальше и дальше отходит от завода, от коллектива. Ее перестало тянуть на работу, она ушла с головой в мелкие семейные заботы.

На шестом месяце умер ее младшенький. Вконец измученная, исхудавшая, Ильшат тяжело переживала смерть ребенка.

Чтобы хоть немного отвлечь ее от мрачных мыслей, Хасан стал уговаривать поехать на курорт или в санаторий. Возможно, Ильшат постепенно и поддалась бы уговорам. Когда Хасан был уверен в необходимости чего-либо, он умел настоять на своем. Но тут из Казани пришло новое горестное известие: умерла мать Ильшат. В тот же день Ильшат самолетом улетела в Казань.

А когда она вернулась, на ее место директор завода уже взял другого человека. Ильшат было очень тяжело узнать об этом, и женщина как-то сразу внутренне сникла.

Проходили дни, месяцы, годы. Ильшат окончательно превратилась в домашнюю хозяйку. У нее появились несвойственные ей прежде склонности, очень одобрительно, надо сказать, встреченные мужем: она стала отдавать много внимания устройству быта семьи. Вся ее энергия, чудесный дар уразметовской породы, уходила на это: она добилась переезда на новую, прекрасную квартиру, приобрела мебель, ковры, картины, пианино, массу дорогих безделушек. Но постепенно у нее иссяк интерес и к этому занятию. Что она находила необходимым приобрести, было приобретено, где требовались доделки, было доделано. На некоторое время она увлеклась перестановкой с места на место мебели, наконец ей и это надоело. Осталось единственное дело — воспитывать ребенка.

Немало хлопот доставлял ей плаксивый, капризный Альберт. Все же до седьмого класса он рос послушным мальчиком. Но с восьмого его точно подменили. Альберт стал груб, перестал считаться с кем бы то ни было. Ильшат потеряла голову: в чем дело? Почему он стал таким? Она ведь все делала для сына, разве вот жизни не отдала.

Ильшат загрустила, заскучала по Казани, по отцу, братьям, сестрам, по друзьям юности. Захотелось к ним, на родину. Очень долго она скрывала от мужа свою тоску, свои настроения, но наконец не выдержала и однажды откровенно все выложила ему. Хасан вскипел. Это было первое открытое крупное столкновение между ними.

— Я отсюда могу уехать единственно по приказу партии, — кричал он жене резким, недобрым голосом. — Может, партия найдет нужным послать меня не в Казань, а на Сахалин. Я готов!

«Что ж это такое со мной творится? Точно меня подменили! Неужели я из жизни выпала, как выбыла когда-то из комсомола?»

Тяжелее всего было Ильшат, что она сама не в силах была разобраться в себе.

Да, она порой проливала горькие слезы, порою пробовала возмущаться, ссориться с мужем, но никогда она по-настоящему не искала путей, чтобы вырваться из этого узкого мирка на широкие просторы большой жизни.

«Откуда это у меня… Это безволие… унизительное примирение? Только ли муж тут виноват? А я? Я что, чистенькая?.. За мной вины нет?..»

Впервые после многолетнего перерыва задавалась Ильшат этими вопросами.

Неожиданная перемена — назначение мужа в Казань, встречи с родными, сегодняшний крупный разговор отца с Хасаном, особенно его последние слова, обращенные уже к ней: «Болото — оно засасывает», заставили окончательно прозреть Ильшат, привыкшую за последние годы к тихой, уютной, беззаботной жизни, и она ужаснулась.

Она поняла, что напрасно все сваливает на мужа. Его вина, может быть, и есть… конечно, есть, — но главная вина на ней, на Ильшат. Искренне ненавидя обывательщину и обывателей, она сама, не замечая того, скатывалась на ту же дорожку.

Ей бы радоваться своему прозрению, а она, потрясенная своим открытием, в ужасе закрыла платком глаза.

«Вся твоя красота — одна скорлупа! А внутри… внутри пусто… Пусто, как в этом флаконе из-под духов…»

Шатаясь, она сделала несколько шагов и упала на диван.

— Какое я ничтожество!.. Что ждет меня впереди?! — разрыдалась Ильшат.

Никогда еще она так не плакала.

Ожидая звонка из родильного дома, Иштуган всю ночь не отходил от телефона. Он оставил дежурной сестре свой домашний телефон, умоляя сообщить, как пройдут роды. Сестра охотно согласилась. Но почему-то все не звонит. Забыла, что ли?