Валентин Овечкин - Том 2

— Они должны быть школой коммунистического воспитания, — отвечал Мартынов. — Какое собрание, как провести его! Если тебе поручить провести собрание, боюсь, что не та школа получится!

— Вот ты провел сегодня актив так провел!.. Я доложу, что, вследствие неподготовленности, твоего мальчишества, несерьезного отношения к делу и еще черт знает каких заскоков, ты сегодня почти сорвал партактив!

— Валяй докладывай! — Терпение у Мартынова лопнуло, и он стал убирать бумаги со стола в сейф. — Докладывай! Только поскорее. Время — к весне, пусть новый секретарь хоть успеет с районом познакомиться… Но только я не думаю, товарищ Голубков, что в обкоме все такие… как ты. Разберутся!..

Утром Руденко заглянул к Мартынову домой. Мартынов, Надежда Кирилловна и сын их, Димка, завтракали в столовой.

— Присаживайтесь, Иван Фомич, — придвинула к столу четвертый стул Надежда Кирилловна.

— Спасибо, — отказался Руденко. — На работу иду. Такого случая не было, чтоб жена выпустила меня из дому голодным.

Присел на диван:

— Не жалеешь, Петр Илларионыч, о вчерашнем?

— Нет, не жалею. Будь что будет!.. — Мартынов допил чай, протянул стакан жене за добавкой. — Вот послушай, Фомич, до чего это доходит. Димка! Расскажи, что ваша пионервожатая на прошлом сборе говорила.

Димка, мальчик лет десяти, очень похожий на отца, такой же синеглазый, черноволосый, встал из-за стола, потянулся к окну, где на ручке переплета висел его ученический портфель с книжками и тетрадями.

— Она нам сказала: «Не надо, ребята, смущаться, когда выходите на трибуну. Это не речь: два слова — и назад. Надо долго говорить. Кто научится долго говорить, тот будет большим начальником, когда вырастет».

Мартынов и Руденко расхохотались.

— Смеемся, а в общем не смешно — грустно, — сказал Мартынов.

Надежда Кирилловна, убирая со стола, вопросительно взглянула на мужа:

— О чем у вас речь? «Будь что будет!» Опять что-то начинается?

— Да ничего особенного, Надя, — успокоил Мартынов жену. — Повздорил с инструктором обкома. Он, конечно, напишет докладную записку секретарям, кой-чего переврет, сгустит краски. Но и я же могу дать объяснение.

— Вот сушитель мозгов, этот Голубков! — покрутил головой Руденко. — И зачем держат таких на партийной работе?

— Это он был у вас уполномоченным обкома, когда Глотова заставили свеклу по грязи сеять? — спросил Мартынов.

— Он, он! С Борзовым у них контакт был. В четыре руки кулаками по столу стучали!

На улице, по пути в райком (райисполком помещался в том же дворе, в другом доме), Руденко говорил Мартынову:

— А Демьян правильно поднял вопрос! Двадцать закрытых заседаний в месяц, а колхозные собрания — раз в год. Как же мы работаем? Что это за работа? Есть над чем призадуматься! И проводим мы свои заседания зачастую так, будто обряд какой-то справляем. Для формы. «Да выступи, скажи чего-нибудь! Надо же активность проявлять!» И выступают, и болтают «чего-нибудь», лишь бы считалось, что собрание проведено. Иной раз просто стыдно, когда сидишь на таком собрании!

— Согласен с Демьяном? А в заключительном слове ничего не сказал об этом.

— Так мы итоги пленума обсуждали, а не вопрос о количестве заседаний.

— Осторожничаешь, Фомич!.. Все видят, чувствуют, что нельзя дальше так, а сказать не решаются. Эх вы, друзья-помощники! Пусть Мартынов начинает? На чужом лбу шишку видеть приятнее, чем на собственном?..

Подошли к райкому.

— А почему ты не дал хода письму Храпова насчет мельниц? — спросил Мартынов, занеся уже ногу на ступеньку. — Вот ругают нас, райкомовцев, за то, что мы слишком много хозяйственными вопросами занимаемся, за советские органы работаем. Поневоле приходится, раз вы сами ничего самостоятельно не решаете! Это же интереснейшее дело для вас! Провести подробное обследование, поставить вопрос перед областью о состоянии мельничного хозяйства. И свои ресурсы надо выявить — что мы сами в силах сделать. Привыкли за райкомом как за нянькой ходить!

— Обследовали уже. На следующем исполкоме стоит этот вопрос, — ответил Руденко. — Прежде чем кричать, спросил бы. Не с той ноги встал? Голубков расстроил тебя, а на первом встречном зло срываешь.

Через неделю Мартынова вызвали в обком партии.

Он сидел у заведующего сельхозотделом со своими перспективными планами, когда туда позвонили из приемной первого секретаря и пригласили Мартынова зайти.

Секретарь обкома в этой должности, в разных областях, пребывал уже лет десять. Пожилой, за пятьдесят, участник гражданской войны, а в Отечественную войну — член Военного совета одной из армий на юге. Небольшого роста, сухощавый, с непокорным, молодившим его чубом прямых русых волос, то и дело спадавших на лоб. Страстный любитель, как говорили о нем, парусного спорта и охоты: все выходные дни проводил либо на Монастырском озере, на водной станции, либо в Чугуевских лесах.

Это у Мартынова была первая встреча с ним, первый большой разговор, не считая коротких встреч на пленумах и на двух заседаниях бюро обкома: когда снимали Борзова и второй раз — когда его, Мартынова, рекомендовали первым секретарем райкома.

— У вас, Алексей Петрович, это, может быть, не так наболело, как у нас, низовых работников, — говорил Мартынов. — А нам, поверьте мне, это уж невтерпеж! Вам меньше приходится видеть плохие собрания.

— Ты что хочешь сказать, — недовольно поморщился секретарь, — что мы, обкомовцы, жизни не знаем, оторваны от жизни?

— Нет, я не это хочу сказать… Если вы приезжаете на собрание и видите, что оно идет вяло, люди выступают без души, лишь бы только чего-то для протокола наговорить, — вы же не выдержите, вмешаетесь, разожжете страсти! Повернете, в общем, собрание куда нужно. При вас — собрание хорошо прошло. А вот как оно без вас прошло бы — этого же вы не могли видеть!

— Хитер, вывернулся! — рассмеялся секретарь обкома. — Пей чай. — Придвинул к Мартынову стакан крепкого чая с лимоном. — Больше, прости, у нас в обкоме посетителей ничем не угощают. Возьми печенье.

— Ну, у нас в райкоме и чаю для посетителей нет, — сказал Мартынов, разламывая печенье над стаканом. — Ваш финсектор на это денег нам не дает… Между прочим, Алексей Петрович, раз уже заговорили о финсекторе. Дело небольшое, но все же три тысячи висят на моей шее…

— За что?

— Мы в декабре проводили у себя День механизатора. Надо было премировать лучших трактористов и комбайнеров. А денег в МТС нет. Что делать? Продали райкомовскую кобылу, по решению бюро. Она нам не нужна была. Две машины в райкоме, в райисполкоме четыре лошади, да и кобыла-то уже старая, и упряжи на нее нет. Продали в лесничество для объездчика. А ваш инструктор из финсектора составил на меня акт: «Не имели права продавать! Лошади, как и все имущество райкомов, числятся на балансе обкома». Но мы же ее не пропили, ту кобылу! Не на банкет деньги истратили. Купили пять штук часов, отрез на костюм, велосипед. Хорошо провели праздник! Принародно вручали премии!..