Валентин Овечкин - Том 2

Директора мясокомбината Корягина, видимо, кто-то из знакомых с медициной «проконсультировал», как симулировать острый приступ аппендицита. Скорая помощь увезла его в больницу. Там ему сделали операцию, аппендицита не обнаружили, вырезали червеобразный отросток слепой кишки, зашили живот и сказали: «Ну, теперь, как отлежитесь после операции, можете смело ехать в самый неблагоустроенный колхоз, где даже фельдшерского пункта нет: полная гарантия, что аппендицита у вас никогда не будет».

Коробкин на другой день после собрания партактива пришел в райком к Мартынову бледный, осунувшийся, похудевший за одну ночь.

— Не могу, Петр Илларионыч, но могу!.. — простонал он, присев к столу, опустив голову, нервно потирая ладонью восково-желтую лысину. Казалось, и лысина его, обычно блестевшая, точно лакированная, сегодня как-то потускнела, сморщилась. — Не могу… Я сойду с ума там. «Навсегда»!.. Поймите по-человечески! Кто к чему приспособлен… Может быть, это у меня болезнь. Что-то, может быть, еще в детстве потрясло меня на всю жизнь… Эта осенняя грязь, эти долгие зимние ночи при керосиновой лампе, вой собак. Такая тоска!.. Я не могу без ужаса подумать об этом. Я там потеряю и сон и аппетит. Просто тяжело заболею и выйду из строя. Не принесу никакой пользы…

Мартынов удивленно моргал глазами, слушая Коробкина. До чего же жалки были слова и вид этого представительного детины, всегда такой уверенной походкой входившего в кабинеты, с таким апломбом выступавшего на пленумах райкома: «Некоторые председатели колхозов преступно недооценивают значение строительства силосных башен. Я предлагаю указать товарищам на недопустимость срыва строительства силосных башен!..» Как его оглушило! Действительно, пошли такого слабонервного в отстающий колхоз — припадки начнут его бить.

— От керосиновых ламп есть спасение, — сказал Мартынов. — Электростанцию построишь. Тебе не привыкать строить. Ты же заведовал отделом строительства.

— Не шутите, Петр Илларионыч!.. Не только в керосиновых лампах дело. У меня вообще отвращение ко всему укладу деревенской жизни. Это у меня — в крови. Меня всегда тянуло в город, к рабочему классу!..

— Постой, постой, товарищ Коробкин! Почему — в крови? Насколько мне помнится — я смотрел твою учетную карточку, — ты же сам из крестьян, вырос в деревне?

— Из крестьян, да… Но я не думал навсегда оставаться в деревне. Я даже не ходил за плугом. Я не умею лошадь в телегу запрячь. Когда я вступил в комсомол, мне сразу дали должность делопроизводителя в сельсовете. Потом заведовал паспортным столом. Ушел от отца, жил на квартире в культурной семье, у ветфельдшера. Чисто, уютно. И когда меня приняли в партию, я тоже в колхозе не работал. Пошел по госстраху, потом был председателем сельпо, директором инкубатора, заведовал мельницей. Потом, после пожара, когда мельница сгорела, меня взяли в район… Петр Илларионыч! — взмолился Коробкин. — Пошлите меня на учебу в областную партшколу.

— Боюсь, что теперь тебе придется все же поработать в колхозе. С учебой погодим.

Коробкин засунул руку за борт пиджака, дрожащими пальцами вытащил что-то из внутреннего кармана, положил себе на колени, накрыл ладонью.

— Что это? — спросил Мартынов.

— Если так… В таком случае… Я вынужден. Если вы не входите в мое положение…

— Что ты вынул из кармана?

Коробкин показал Мартынову партийный билет.

— Поймите, Петр Илларионыч, мне нелегко решиться на этот шаг. Но я вынужден… Не могу!.. И жена моя ни за что не поедет в колхоз. Что же нам — разводиться? Я пятнадцать лет с нею живу, дети есть…

— Ну что ж, раз сам отдаешь… — Мартынов вынул из крепко сжавшихся, точно сведенных судорогою пальцев Коробкина партийный билет, открыл сейф, положил его туда, замкнул на ключ. — Пока на сохранение. На бюро все же мы тебя вызовем.

И, желая до конца изведать этого человека, сделал усилие над собою, изобразив на лице нечто вроде сожаления о случившемся, стал расспрашивать Коробкина участливым тоном:

— Ну, а что же ты думаешь делать дальше? Чем будешь жить? Понимаешь, товарищ Коробкин, ведь теперь нам неудобно оставлять тебя на руководящей работе в райисполкоме.

— Сам знаю, что неудобно… Что ж, найду работу. Все же человек я грамотный, имею опыт… Не та, правда, зарплата будет… Жена у меня бухгалтер, при месте. Дом свой. Сад у нас хороший… Проживем.

Мартынов встал, прошел по кабинету.

— К рабочему классу, говоришь, тебя тянуло? Почему же не поехал еще в молодости, комсомольцем, в Магнитогорск? А здесь у нас в Троицке — какие же заводы?.. К чернильнице тебя тянуло, а не к рабочему классу! Волостной писарь!.. Легко с партбилетом расстался.

И — не выдержал. Подошел к двери, резким толчком локтя распахнул ее, осиплым, сорвавшимся голосом негромко сказал:

— Уходи, шкура!..

Коробкин, сгорбившись, сразу укоротившись на целых полметра, вздрагивая спиной, выскользнул в дверь.

Его исключили из партии на первом заседании бюро. На том же бюро исключили и Федулова. В этой фигуре, при ближайшем рассмотрении, тоже ничего сложного не оказалось. Тоже «волостной писарь», к тому же еще и жулик. Как выяснилось, кроме леса для постройки дома в городе, много еще всякого добра потянул он из амбаров и кладовых колхоза «Борьба» — «по себестоимости». И глушил все сигналы о неблагополучии в этом колхозе, поступавшие в райисполком. Федулова исключили из партии и отдали под суд. Разбор дела Корягина о симуляции аппендицита пришлось отложить до выхода его из больницы.

Через неделю во всех колхозах, где намечено было сменить руководство, выбрали уже новых председателей. Руденко, Грибов, Николенко сразу перевезли и семьи на новое местожительство. В районных учреждениях за выбывших товарищей работали пока временные заместители.

Много получил Мартынов в эти дни телеграмм, много было звонков из областного центра и даже из Москвы.

— Товарищ Н. состоит в нашей номенклатуре. Как же вы без согласования с нами перевели его на другую работу.

— На какую другую работу, давайте уточним. На очень важную работу. Мы же не газированную воду послали продавать. На передний край послали — председателем колхоза.

— Самоуправство!..

Когда голос в телефонной трубке переходил на крик, Мартынов говорил:

— Жалуйтесь на нас в ЦК. Мы так поняли решения сентябрьского Пленума: лучших людей — в колхозы. Если неправильно поняли — поправят нас. Жалуйтесь, жалуйтесь, не теряйте времени.

После чего обычно разговор обрывался и трубки на обоих концах провода клались на вилку аппарата.

Поздно ночью — Мартынов был дома, собирался уже ложиться спать — раздался звонок, которого он давно ждал. Телефонистка предупредила: «Будете говорить с секретарем обкома».