Валентин Овечкин - Том 2

На очередном отчетно-выборном собрании обычно избирался новый состав правления — не потому, что старые члены правления плохо работали и потеряли доверие, а чтобы приучить и других людей к управлению хозяйством. Колхоз был большой, семь полеводческих бригад, две садово-огородные, две строительные, четыре фермы; одних демобилизованных офицеров не хватало на все руководящие должности, да и колхоз все же не стрелковый полк; иная женщина, не знакомая с тактикой ведения уличных боев, но надоившая от закрепленных за нею коров уже не одну сотню тысяч литров молока, может быть, справится с заведованием молочной фермой не хуже участника штурма рейхстага. И вот из этих рядовых колхозников, прошедших школу управления хозяйством, проверенных на деле, выдвигали потом и бригадиров, и завфермами, если где-то требовалось укрепить руководство. Управленческий актив колхоза подобрался, таким образом, из разных людей: и фронтовиков, и женщин, и стариков, и молодежи.

Сильно было влияние Опёнкина в колхозной партийной организации. Вступил он в партию в 1927 году, еще когда был трактористом первого в Троицком районе товарищества по совместной обработке земли, и с тех пор, третий десяток лет уже, ни на один день не отрывался (исключая время немецкой оккупации, партизанщину) от колхозного строительства. Работал он и бригадиром тракторного отряда, когда в Семидубовке организовалась МТС; был и полеводом в своем родном колхозе в Олешенке, и завхозом в другом колхозе, и секретарем парторганизации в третьем. Сколько повидал он по району разных председателей колхозов с разными «стилями» работы! Сколько колхозов на его глазах от этих разных «стилей» либо круто шли в гору, либо скатывались в число самых отстающих, бесхлебных и безденежных. Было на чем поучиться трудному искусству управления большим общественным хозяйством — и на чужих ошибках, и на собственных.

В 1943 году, сразу после освобождения, райком партии порекомендовал Опёнкина председателем в колхоз «Власть Советов». Первое время ему пришлось быть там и секретарем партийной организации. От некогда большой парторганизации осталось три коммуниста. Потом стали возвращаться фронтовики, старые коммунисты и вступившие в партию в армии. Секретарем парторганизации избрали главного старшину Морфлота Демченко, у которого после тяжелой операции желудок совершенно не принимал спиртного. Избрали его, конечно, не только за это достоинство, а за то, что он хорошо работал как бригадир огородной бригады и от других коммунистов требовал в первую очередь образцовой трудовой книжки. Верно взятая с самого начала линия в партийной работе оберегала парторганизацию от белоручек и болтунов, росла она за счет настоящих передовиков, которые, и вступив в партию, не стремились уйти с поля или фермы в какую-нибудь канцелярию, оставались на своих местах и старались, получив партбилет, работать еще лучше.

Опёнкину и Демченко нетрудно было воспитывать молодых коммунистов, для этого им не надо было придумывать какие-то особые формы воспитательной работы и произносить длинные речи-проповеди на собраниях. В их личной работе и жизни не было фальшивой поповской раздвоенности на слова и дела. Колхозники не помнили дня, ни зимою, ни летом, чтобы солнце застало председателя колхоза и секретаря парторганизации в постели. Первые два года Опёнкин жил в землянке, как и многие колхозники, у которых немцы при отступлении сожгли избы, и построил себе дом, когда уже почти все семьи были водворены в новое жилье. Ни килограмма меда, ни охапки сена не выписал он себе сверх того, что причиталось.

Партийная организация во «Власти Советов» выросла до двадцати восьми человек. В колхозной комсомольской организации было около ста парней и девушек. Комсомольцы брали во всем пример с коммунистов. И Долгушин убедился здесь, что в богатом и здоровом колхозе нет никакого особого «молодежного вопроса». Смена старикам растет хорошая, трудолюбивая. Отношение к «простым» работам в поле и на животноводстве уважительное, молодежь не бежит из сельского хозяйства, располагается жить в родной деревне прочно и надолго. Не часто можно услышать в других местах, а здесь он услышал, и даже не от одного парнишки школьного возраста: «Кем хочешь быть?» — «Колхозником».

И еще — очень продуманно, по-человечески правильно был решен во «Власти Советов» вопрос обеспечения потерявших трудоспособность стариков и инвалидов. Старость — по закону природы, к сожалению, завтрашний день каждого человека. Молодежи несвойственно преждевременно задумываться о старости, но человеку пожилому, особенно одинокому, нет-нет да и придет в голову: «Ну ладно, сейчас-то мне в колхозе живется неплохо, есть еще сила в руках, трудодней у меня много, и трудодень в колхозе не пустой, а что будет, когда уже не смогу по старости работать или заболею? У рабочих и служащих есть пенсии, а меня здесь кто докормит до смерти?» В иных колхозах старикам давали продукты из специального фонда, если после госпоставок и первоочередных отчислений оставалось из чего создать такой фонд. Бывало, это снабжение стариков и инвалидов носило характер подачек из милости. Выпросит какая-нибудь престарелая бабка у председателя пол-литра масла и десять килограммов муки — ее счастье, в добрую минуту, значит, подвернулась. Да еще скажет ей председатель, подписывая накладную: «Вечером придешь в кладовую получить, а то понесешь днем через село, все узнают, что выписал я тебе продукты, припрутся все просить. Как вы мне, черти старые, надоели!»

Опёнкин повернул дело по-иному. Назначенная правлением комиссия разработала нечто вроде колхозного положения о пенсиях: с какого возраста считать стариков и старух нетрудоспособными, сколько начислять им трудодней, в процентах, от средней выработки за те годы, когда они еще участвовали в колхозных работах, как брать в расчет состав семьи и т. п. Это дополнение к Уставу утвердили на общем собрании, и оно стало законом их жизни. Старикам и инвалидам трудодни записывали в книжку одновременно со всеми колхозниками, и получали они по трудодням продукты и деньги из общего фонда распределения. Жить в колхозе, при таком твердом порядке обеспечения нетрудоспособных, стало спокойнее и уютнее не только старикам — всем.

Была у Опёнкина особенность — не любил он газетчиков, на областных совещаниях убегал от них, неохотно «давал интервью» и в колхозе принимал корреспондентов не слишком хлебосольно — чтобы не зачастили к нему.

— А ну их, этих писателей! — отмахивался он. — Они меры не знают. Как насядут на один колхоз либо на какого-нибудь передовика, как начнут восхвалять да возносить — не отстанут, пока не испортят человека.