Элигий Ставский - Камыши

— А вы не знаете? — с отвращением уставился он на меня. — Кто вам разрешил упоминать в печати Ордынку да еще и писать про этот холодильник, когда идет следствие? Мы вам для этого давали машинку? Вы что, не слышите меня?

— А кто мне запрещал, Борне Иванович? — спросил я, словно очнувшись. — Извините, не выспался.

— Думаете, мы ничего не видим? Думаете, не знаем, что вы собираете какие-то характеристики на Симохина? — И он поднял руку, не давая мне ответить. — А кто вам разрешил вызывать в гостиницу к себе свидетелей? Может быть, опять райком?

— Каких свидетелей? — удивился я.

— А Прохора Мысливцева вы зачем приглашали? Может быть, на инструктаж? Так вот, он к вам не приедет. Мы ему запретили.

Я не выдержал и засмеялся, наконец-то узнав, почему пропал Прохор.

— И напрасно вы смеетесь, — нахмурился Бугровский. — Придется вам и еще кое-кому объяснить, что расследуется дело об убийстве должностного лица, а не просто что-нибудь. А вы, заявляю вам официально, ставите нам, товарищ Галузо, палки в колеса, чтобы умышленно мешать следствию. Можете быть свободны. Будем разбираться по другим каналам, — он показал мне на дверь и снова сел к столу, — для чего вы здесь и какую пишете книгу…

— Понимаю, Борис Иванович, — кивнул я. — И знаете, нам, честное слово, не мешало бы как-нибудь посидеть и потолковать за бутылкой вина. Но ведь вы же умный человек и хороший следователь. Не будете же вы сооружать свою версию против Симохина на песке?

Он как-то странно повел головой, медленно встал и, мне показалось, хотел схватить меня и вышвырнуть в коридор. Долго смотрел на меня, потом снял часы с руки и, глубоко вздохнул, положил их перед собой.

— Ну спасибо, товарищ инженер человеческих душ, как неудачно кто-то выразился, — дробно постучал он пальцами по столу. — Насчет песка в другой раз и в другом месте… Так, так… Ну что ж, спасибо. А я вот, знаете, иногда читаю книги, так нашим так сказать инженерам дай бог понять чью-то душу, а не то что соорудить. — И обычным своим жестом он потянулся к телефонной трубке и погладил ее. — Мне, конечно, извинений ваших не нужно, но обидно за вас. Вы садитесь, садитесь, — как будто жалея меня, произнес он, вздохнул и пожал плечами. — Прямо не знаю, чем вам помочь. Все же теперь свой, районный работник. На интуиции-то, конечно, далеко не уедешь, я вас понимаю. У нас-то данные научных и медицинских экспертиз. Это надежнее. Ну, придется вам открыть карты. — Он опять постучал пальцами по столу и посмотрел на меня уже совсем снисходительно. — Описание местности, где произошло убийство, у вас есть?

— Да, бывал там. Видел, — ответил я. — Однако для меня это не так важно.

— Кто находился в лимане, когда был убит Назаров, известно? — так же монотонно, скучно спросил он.

— Но ведь я не следователь, Борис Иванович, — сказал я.

— Да, да, — вежливо кивнул он. — Так вот, доложу вам, что вот, например, те самые косари. И к тому же у них ружье.

— Да, но их-то ружье оставалось в шалаше, — возразил я.

— Правильно, — бесстрастно подтвердил он. — И, кроме того, в момент выстрела, что опять установлено экспертизой, они находились на расстоянии ноль пять километра от места преступления. У вас в художественной литературе с такого расстояния убить можно?

— Наверное, нет, — ответил я, в свою очередь не сводя с него глаз.

— Ну видите, как замечательно: у нас тоже нельзя. — И с тем же кислым, унылым лицом, он вынул счеты. — Вот косарей и не надо… Пойдут свидетелями… Теперь Прохор Мысливцев и шофер Кириллов, которые тоже выезжали на лиман. — И, вздохнув, он секунду-другую побуравил меня взглядом, словно набираясь сил, чтобы продолжать этот разговор. — Во сколько произошло убийство — для вас это, конечно, лирика.

— Ну как сказать, — не согласился я. — Мы без абсолютно точного времени не можем. А то вдруг запутаемся, Борис Иванович, в эпохах.

— Ну, пожалуйста, — прикрыв рот рукой, зевнул он. — Между 22.25 и 22.40 московского. — И опять он превозмог себя, чтобы продолжать. — Так вот, в 22.15 бригадир Прохор Мысливцев уже вернулся с лимана и вместе с известным вам шофером Кирилловым, который теперь вас возит в Тамань… Н-да… Ну, это ваше дело… Так вот, Прохор и Кириллов стучали в магазин на Ордынке, чтобы взять вина. А в магазине как раз в это время была ревизия из Темрюка. Бригадира Прохора Мысливцева и шофера Кириллова силой вытолкнули из магазина. Именно в этот момент ревизоры и Румба… ну, продавщица… услышали на лимане выстрел. Пока четко? — с укоризной спросил он, взглянув на часы. — Кто еще остался из всей этой компании? Симохин и Кама Мысливцева. Так? И еще ружье в шалаше. Или Мысливцеву отбросим, если вам хочется?

— Но при чем здесь то ружье, которое оставалось в шалаше?

Он вздохнул и развел руками.

— Не догадываетесь? Нет? — спросил он вяло. — Ну а мог, скажите, Симохин зайти в пустой шалаш, взять ружье, произвести выстрел и положить ружье на место? Мог или нет? — И он посмотрел на меня со смертельной тоской в глазах.

Но ведь и в самом деле логика здесь была. И я самым настоящим образом почувствовал себя в чем-то виноватым, такой он был измученный, этот Бугровский.

— Вот, Виктор Сергеевич, — с той же тоской в голосе заключил он. — Вот и скажите, версию я защищаю или не отдаю человека до сих пор под суд потому, что ищу правду? Во вред себе, учтите. А рассуждать-то со стороны легко. Правда? А вот я не имею права, и профессиональная гордость присутствует тоже: ни отдать под суд честного человека, ни отпустить преступника. Вот и мучаюсь тут, уважаемый коллега. И вас терплю. — И, вздохнув в который раз, он взял со стола исписанный лист, посмотрел на него, скомкал и швырнул под стол. — Вас, конечно, не трогай. И в газете, и лекции читаете, и вообще…

— Ну а Симохин-то, сам-то он что-нибудь говорит на допросах, Борис Иванович?.. Если это не тайна?..

— Симохин? — вскинул он брови. — Нет, Симохин свистит.

— Как свистит? — не понял я. — Врет, что ли?

— Нет, — покачал он головой, потом посмотрел в потолок и засвистел. — Вот так свистит… Ну, ладно, — как будто вспомнив о делах, оборвал он себя, надел часы и перелистал календарь. — Так я вас вот зачем вызвал, Виктор Сергеевич… У нас сегодня пятница… Следующую неделю еще будете в Темрюке? В Ленинград не уезжаете? — В его голосе появилась собранность, и, наверное, именно от этого я странным образом ощутил, что нахожусь не где-нибудь, а в прокуратуре.

— Не собираюсь, — ответил я.

— Возможно, Виктор Сергеевич, понадобится мне одна встреча… один разговор… В среду… так… в четверг… — листал он календарь. — Возможно… Слыхали, что Степанов приехал?

— Да, говорили мне, — ответил я. — А что Степанов?

— Так складывается дело, что и вы мне для этого разговора нужны, — встал он. — Еще не виделись с ним?