Элигий Ставский - Камыши

— Ой! — неожиданно рассмеялась она, прижав руки к груди.

Я понял, что ее уколола спрятанная в кармашке ка груди иголка. На что я надеялся и почему? Внезапно совсем близко залаяла собака, как бы разверзнув упавшую на эту глушь тишину. Где-то рядом всплескивало море, а в листьях действительно зашумел ветер.

— Ну, если поедешь, давай! — гаркнул мне шофер, дергая дверь своего драндулета, хотя по расписанию еще оставалось шесть-семь минут.

Автобус был последним. Я взял Веру за руку, но она словно не почувствовала этого. Что-то за деревьями или за газетным щитом как будто испугало ее.

— Уезжайте, — вдруг выхватила она свою руку и подтолкнула меня. — Уезжайте сейчас же.

Я посмотрел не на нее, а на ее подчеркнуто наивный, ставший мне почему-то неприятным белый воротничок, который так любят на своих дочках мамы из кооперативных квартир, наделяя каким-то особым свойством этот целомудренный кусочек материи, а женщины в тридцать твердо знают дразнящую сущность подобной детали туалета, применяя ее почти со стопроцентной гарантией. Не воротничок, а кнопка для вызова пожарной машины…

— Да садитесь же вы наконец, — неожиданно по-чужому крикнула Вера, вглядываясь куда-то в темноту.

Запихав меня в автобус, она тут же с какой-то поспешностью убежала в перепутанную заборами ночь.

Эту колымагу трясло и брякало, как порожний самосвал, и меня тоже трясло и подкидывало, не щадя. Я чувствовал самую настоящую неприязнь к себе. Кого она увидела за деревьями? Неужели же ее поджидал на остановке этот Степанов? А может быть, она боялась сама себя и потому хотела, чтобы я быстрей оказался в автобусе? Брюки мои стали как новые и казались мне чужими, украденными. А я в них — потерявший остатки своего «я». Всю дорогу я думал о том, какая мутная волна зашвырнула меня в эту Тмутаракань, в эту лодку, чтобы кто-то посторонний из милости ухоливал мои брюки, на пятом десятке лет тыча меня носом в собственную несостоятельность. Почему, для чего я, как семнадцатилетний мальчишка, должен был болтаться между Темрюком и Таманью и каждый раз по неосвещенной мостовой брести до гостиницы и виновато стоять под дверью, дожидаясь, пока швейцар наденет ботинки, пока включит свет, пока сонно будет разглядывать меня через стекло. Почему?

Я был одним-единственным пассажиром этого автобуса, а потому попросил:

— Простите, немного полегче нельзя? А то вытрясет душу.

— Купи собственную и езди, как хочешь, — не поворачиваясь, из темноты кабины ответил шофер. — Заодно будешь возить свою б…

— Останови, — шагнул я к нему и взялся за руль. — Останови немедленно.

Его непомерно длинная спина и волосатый загривок закрыли от меня руль, и он нажал на педаль. Я едва не пробил головой переднее стекло, а потом меня прижало к двери. Мы стояли поперек дороги. Слева был карьер. До него — метра два.

— Ты эту женщину знаешь? — спросил я.

— Извини, — шумно вздохнул он, поворачивая ко мне лицо.

И только тут я увидел, что передо мной был не кто другой, как сам «налогоплательщик» Кириллов, который теперь тоже узнал меня, но точно не верил своим глазам.

— Извините, — виновато улыбнулся он мне. — Вот я, оказывается, кого везу… Дела… Дайте закурить, если есть.

Я полез за сигаретами.

— Все, значит, в наших краях?

— Вы в самом деле ее знаете, Кириллов? — повторил я уже спокойнее.

— Да нет, — засмеялся он. — Я вообще-то их не пропускаю. Слабость на них. Мировая проблема! Спрашивал кое-кого. Наводил. Вроде бы она из местных, но только здесь в отпуску. И шибко сурьезная. С ходу не пойдет, — сказал он. — Но это как за них взяться. А вообще, балакают, у нее муж есть в Керчи. А больше ничего сказать не могу. Но я-то лично на буфетчицу в столовой загадываю. — Он вытащил из пачки сигарету. — Спички у меня есть. А еще бы чуть-чуть, и, как говорят, привет семье и детям, — кивнул он на карьер.

— Выходит, вернули права все же? — спросил я.

— Ага. Бугровский, — подтвердил он. — С Ордынки-то он меня шуганул. Алиби. Вроде бы как взял на свою ответственность. Да и на Ордынке-то теперь… Скука… Хана… Чего там? Симохина взяли. Знаете ведь?

— Знаю, — кивнул я.

— Ну вот… Не забыли меня, значит? А рыбцов-то, рыбцов тех… Если между нами, как я думаю, больше некому… Н-да… Но я не говорил. Прохор… А может, и Кама… Такие порядки. — Так дальше поедем? А буфетчица там будь здоров!

— И как работа?

— Да ну, — махнул он рукой. — То Тамань, то Анапа. Субтропики. Я на дальнобойный целюсь. До Минвод, там или до Ростова еще лучше. Там хоть калым зацепить можно. Подсадить и в сидорок чего-нибудь по дороге. А тут? Чего тут возьмешь? Зарплата. Ну, правда, алименты идут, и ладно. Совесть не болит, сами понимаете. На молочишко. Все-таки лучше. Вот такая, значит, мировая проблема.

Он вырулил на дорогу, освещенный встречной гудевшей нам легковой машиной, и довез меня до самой Кубани.

Было только без двадцати одиннадцать, но Петренко уже поджидал меня. Я решил не спрашивать его о Глебе Степанове. Он протянул мне брезентовый плащ, сел к мотору, и мы затрещали по черному узкому ерику. Это была та самая дюралевая лодка, в которой проделал свой последний путь Дмитрий Степанов. Я запахнулся в плащ, сразу же ощутив дыхание осенней воды.

— Владения, — улыбнулся Петренко, когда перед нами, налетев ветром, распахнулся лиман, весь какой-то пустой и притихший.

— Что? — не понял я.

— А первый в мире был водоем! — с непонятной веселостью в голосе крикнул он, вынул ракетницу и зачем-то протянул мне. — Сумеете?

Я сунул ракетницу в плащ. Мы проносились мимо стен тростника, вглядываясь в ерики, поднимая зазевавшихся уток. Луна не всходила, звезды были необыкновенно высокими, и ночь словно выстуживалась. Остался позади еще какой-то лиман. Если налетал встречный ветер, приходилось закрываться от брызг. Что же нужно было этому Глебу на Ордынке и что там происходило? Пройдет ночь, и утром я это узнаю. Кого и куда Глеб Степанов собирался переселять? После моей статьи в газете я уже чувствовал чуть ли не личную ответственность и за красный холодильник, и за всю Ордынку. И вмешательство Глеба Степанова теперь раздражало меня.

— Лодка, — вдруг сказал Петренко, непонятно как разглядев что-то в темноте, выключил мотор и сделал мне предупреждающий жест. — Там…

Скоро и я увидел впереди какое-то размазанное пятно.

— Здравствуйте, — негромко произнес Петренко, выставляя вперед руку, чтобы не столкнуться с той лодкой, едва заметной, словно притаившейся у тростника. В ней были двое. Оба сидели неподвижно и тихо, в руках у них, кажется, белели удочки.

— Здравствуйте, — донеслось в ответ.

— А что, берет рыбка или не ловится? — и Петренко ухватился за нос их лодки. — Инспектор Петренко из Темрюка.