Валентин Овечкин - Собрание сочинений в 3 томах. Том 3

Появился какой-то особенный нигилизм, так сказать, нигилизм в советской форме. И эти люди думают, что они бог весть какую новую вещь творят. Ох, как это старо!

Старая хлеб-соль забывается.

Для пословицы годится, для сказки — нет. Жестокая получилась (бы) сказка.

Литература и искусство понимают, знают человека больше, чем наука.

А интересно было бы, если бы появилась в нашем литературе военная повесть, написанная от лица солдата. И солдатом. Солдат о своих офицерах. И о своем рядовом месте.

Что значит — в наших условиях бездушный человек? Это значит — ходит с партийным билетом, а до партийной программы ему нет дела, как мне до… Стельки нет, идеи нет, не к чему прибивать. Недобрый? Хуже.

Хорошее начало для очерка о секретаре райкома:

«Мне не раз случалось, когда я работал в газетах, — напишешь хорошо о человеке, прославишь его — через некоторое время приезжаешь к нему опять и не узнаешь его: зазнался. Так я уж теперь дам своему персонажу вымышленную фамилию и адреса не буду указывать».

Пишешь, пишешь и — ни хрена, ни на градус не повернулся земной шар.

Мало дать команду, надо и подумать вместе с тем, кому команду даешь.

Отставший боец. Заболел. Сел у обочины. В темноте не видели. Прошла рота — стал уже «не нашей роты», прошел батальон — стал уже «не нашего батальона».

Как форма довлеет, довлеет над содержанием, пока, наконец, совсем вытесняет его. Это бывает у каждого человека, если он не художник в работе, не новатор, не борец именно в своем деле.

Партийный работник должен быть художником? Да. Плотники, сапожники и те должны быть художниками.

Страшная штука — застывшая форма.

Человек приезжает в город или в район — секретарем райкома, полон благих намерений. Мир перевернуть.

И вот форма его давит. Обычная форма проведения бюро. Ломать ее — значит кого-то обидеть. Прокурор не выбран в РК. Но он продолжает приглашать его на бюро — нельзя, обидится, это же привычный участник заседаний.

Живые люди, творцы, подлинные художники своего дела никогда не преклонялись перед формой.

Суворов ломал форму военного искусства. Пушкин — старую форму русского языка…

Отстающие — передовые колхозы. Так где ж оно, равенство? Все — равно, и раньше так было: кто умел — жил хорошо, кто не умел — бедствовал.

Так ли? Но передовой колхоз не наживается ведь за счет другого? Его укрепление не грозит никому разорением.

Герцен:

«Опасно не то, когда зверь остается зверем, а когда он от образования становится скотиной…»

(«Доктор, умирающий и мертвые»)

Мать с двухгодовалым сыном. У обоих меховые пальто, из одного меха — какая-то длинная бурая шерсть. Как медведица с медвежонком.

«Золотая задница». Типизировать.

Вокзальная дикторша с милицейскими интонациями в голосе.

В нашей жизни, в воспитании наших людей, начиная, может быть, со школы, с комсомола, надо объявить жестокую войну болтливости, многословию.

Два слова вместо десяти!

Высмеивать болтливость как порок, постыдную болезнь. Надо вспомнить Спарту.

То, что происходит сейчас в литературе, выдвижении новых имен (Казакевич и другие), это можно назвать пехота подошла.

В первое время подвизались ловкачи с собственными «виллисами». Они, естественно, вырвались вперед, все обсмотрят, всего коснутся понемногу, обо всем наскоро напишут.

А пехота в это время свои 20–30 км в сутки с боями — «чап-чап». Естественно, она отставала, пехота, от «виллисов». Но она должна была подойти, закрепиться и сказать свое слово.

И вот она подошла. Она еще не развернулась полностью, не приняла правильный боевой порядок, но уже подошла. Царица полей, надо полагать, она станет и царицей литературы. Как и на поле боя — первое слово за ней.

В этом искусство — уметь единым словом, намеком вызвать у читателя (зрителя) много воспоминаний, ассоциаций, бурю чувств.

Пессимист может самый лучший пейзаж Тургенева разделать вдребезги. Что такое куст в росе? Мокро, неприятно, ноги промочишь, раздвинешь ветки — за шею капает. Есть чем восхищаться! Гроза? Треск, гром пугает, ветер в уши надует и т. д.

В каждой пьесе, прозаическом произведении сюжет, столкновения, драматические конфликты должны определяться характерами. Ведь отсюда начало. К столкновению ведут острые, сильные характеры.

«Жизнь будет всегда достаточно плоха для того, чтобы желание лучшего не угасало в человеке».

(М. Горький)

Я всегда чувствовал себя лучше на том месте, где надо начинать все сначала, чем там, где много пищи для воспоминаний о прошлом. Вот, может быть, потому я человек без родины. Мне тяжело на родине. И без прошлого. Хотя больше думается о будущем.

Вот почему, может быть, и не люблю копаться в старине.

Еще много таких унылых сел, где и традиции не было деревья сажать. Острее чувствуется здесь необходимость широко шагать вперед.

Колхозники сняли с собственных мотоциклов моторчики и приспособили к сортировкам.

Вот чего многие не понимают в нас — как нам интересно жить. Как интересно делать историю, направлять ее бег, а не болтаться щепкой в ее мутных волнах.

У нас колхозницы-старухи следят за выборами в Италии и за гражданской войной в Китае, все их касается, все им болит, а многое в нашей политике и без слов понимают (почему, например, мы против расчленения Германии, почему заключили торговые договоры со странами, с которыми вчера воевали), потому и политика нашей партии ясна и мудра, политика партии — думы народа.

Молодежь, по природе своей, не хочет тихих заводей, она хочет борьбы. Она еще не устала. Вот в чем наша сила.

Бывает, человек получает высокий пост не за то, что у него есть, а за то, чего у него нет, — за отсутствие резкости, принципиальности и т. п. не всем приятных качеств.

Проглотить-то хочется, да разжевать лень…

Бывают люди — поднимутся выше, отрываются от массы. А другие — поднимутся и массу за собой тянут.

Сейчас мы на кулаков и бедняков не делимся. На честных людей и на жуликов. Один человек все силы для государства отдает, хоть молчит про политику и не может доклада сделать. Другой — языком пашет, настрижет сколько хочешь, а сам — жулик, тянет и тянет, совесть потерял. А может, не совсем потерял совесть, потому что шапку на глаза надвигает.

Книга толстая, а мысли тощие.

Рослая девушка:

— Всю жизнь мечтала, чтобы кто-нибудь назвал меня: моя маленькая.

В тракторной бригаде сочетается и поэзия деревенской степной жизни, и красота разумного, организованного, поставленного на высокую ступень производительности человеческого труда. Главное в повести — раскрыть, отчего слезы выступают, когда слышишь мощный гул «челябинцев».