Федор Панфёров - Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье

Вот тут и всполошился Рыжов:

— Что ж, картежник я, по-вашему?

И уже редактор решил было, что сбил Кораблева с ног. Вот так-то вас! Но Николай Кораблев продолжал, не моргнув:

— Хуже. Хуже картежника. Картежник подтасовывает — шут с ним: в целом народу это не вредит. А ваша подтасовка приносит вред всем, в том числе и мне — читателю.

От таких резких слов даже Аким Морев пригнулся, а Рыжов умоляющими глазами посмотрел на всех, прося пощады: он уже готов был писать в газете только об одном плохом, лишь бы не «рвали» его, не нарушали бы его постоянного благополучия. За последнее время он стал осторожным или, как сам себе говорил, предусмотрительным. Это подметили сотрудники и потому, когда желали, чтобы та или иная статья «не увидела свет», по каждому пустяку красным карандашом ставили на полях статьи огромные вопросы или «гм». И этого было достаточно: видя вопросы и «гм», Рыжов в страхе закатывал глаза, отправляя статью в корзину, а если статью подписывало более или менее ответственное лицо, то она шла в несгораемый шкаф.

— В могилку отправлена, — говорили сотрудники.

А теперь, на бюро обкома, нате-ка вам, обрушился директор автомобильного завода, человек не просто «более или менее ответственный», а весьма уважаемый в городе. Да и возразить-то ему невозможно: Рыжов держал курс только на «красочную, счастливую жизнь» и всегда настойчиво советовал сотрудникам:

— Счастливенького подкинь, кашу маслом не испортишь.

И вот «каша испорчена».

— К чему это вы? Речь идет о предстоящем пленуме, а не о Рыжове, — вмешался Сухожилин.

— К тому и веду, к пленуму. Пусть товарищ Рыжов не думает, что такая подтасовка правды практикуется только на страницах областной газеты. Нет. Если бы только там, то это легко устранить: Рыжов неглупый человек, даже умный. Поймет. Дело в том, что такое в недавнем прошлом у нас в области было всеобщим стилем: всё всячески хвалили и восхваляли.

— Вот это до меня не доходит, Николай Степанович, — вступился Александр Пухов, сверля пальцем свой правый висок.

— Не понимаете? Давайте представим себе на минутку, что сейчас творится на местах в связи с предстоящим совещанием доярок. Я представляю себе: секретари райкомов уже наметили, кто из доярок выступит на пленуме обкома, дабы поддержать честь и славу района! И им, этим простым людям, в райкоме уже пишут речи. Речи потом еще десяток раз отредактируют и вручат тем, кого наметили для выступления. Так ведь, Александр Павлович?

— К сожалению, — ответил Пухов, и все мысленно согласились с ним, хотя и по-разному: Аким Морев считал, что надо сегодня же дать указание райкомам «отменить подобную практику»; Сухожилин — «стояли и стоим на этом»; Опарин побаивался, что «на пленуме развяжутся языки»; Рыжов одно думал: «Опять камни в мой огород»; Александр Пухов готов был расхохотаться и сказать: «Тыркать и пыркать будут по шпаргалкам».

— Разве такое является выражением дум и помыслов народа, Аким Петрович? — спросил Николай Кораблев. — И мы с вами на совещании доярок будем выслушивать не подлинные думы народа, а то, что сочинили руководители районов. Зачем же созывать совещание, отрывать людей от дела? Легче и проще позвонить в райкомы и пусть те вышлют написанные и отредактированные речи.

У Сухожилина мелькнула мысль: «Договорились меж собой: боятся, что райкомщики преподнесут им через народ подлинную правду. Так отнять у них эту возможность и самим выставить своих ораторов? Хитро. Ничего не скажешь!» Вот почему он хриповато выкрикнул:

— Распояшутся и наговорят короба чепухи или даже политической несуразицы. Я против.

— Почему же вы так уверены, что доярки способны только на чепуху и несуразицу? — спросил Аким Морев и тоже поднялся со стула. — Николай Степанович прав: нам надо на совещании и на пленуме услышать правду жизни. Пусть выйдет кое-что коряво. Но лучше корявая правда, нежели красивенькая ложь. Перед совещанием доярок я без вашего разрешения посоветовал некоторым секретарям райкомов не сочинять речей. Давайте теперь это же от имени обкома скажем.

«Да. Их не сломить в этом кругу. Будем ломать на пленуме, — с этой мыслью Сухожилин и покинул кабинет, будучи глубоко уверен, что Аким Морев заведет область в тупик и что он, Сухожилин, не имеет права об этом молчать. — Надо собирать силы. Как это ни прискорбно, а приходится готовиться к борьбе с антиленинцами».

И по Волге, и поездами, и на грузовых машинах в Приволжск съезжались доярки. Многие из них, прослышав, что в городе «скупо насчет пищи», везли с собой корзиночки, мешочки с едой. Особенно заботливо об этом думали те, кто безвыездно жил в степях и впервые отправлялся в областной город. Тревожило их и другое: на совещании, видимо, придется выступать; доярки по этому поводу обращались в райкомы партии, но там им сказали:

— Аким Петрович решительно запретил сочинять для вас речи. Думайте сами.

Так некоторые из них впервые заочно познакомились с секретарем обкома, и, признаться, он им показался бездушным. Чувство это иногда так давило на душу, что впору бы и не ехать на совещание. Но заманчиво, да и стыдно отказаться.

В таком настроении и ехали доярки со всех концов области в Приволжск, одевшись, конечно, в самое лучшее, однако на большинстве это «самое лучшее» выглядело старомодно, за исключением доярок Иннокентия Жука и Нижнедонского района. Эти были разодеты по-модному и даже, по выражению Вяльцева, шикарно. А из самого далекого района, расположенного почти под Каспием, доярки нарядились в сарафаны, на головах — кокошники, расписанные бисером. По всему было видно, такие наряды переходили из поколения в поколение, передавались невесте в день, когда она выходила замуж. Наряды были красивые, однако на тех, кто их надел, люди смотрели, как на артистов, играющих старинную пьесу.

Одна только Наталья Михайловна Коврова привезла своих доярок одетыми очень просто.

— Вы вот что, голубушки, не на показ едете, а думать. Там Аким Петрович нас спросит, чем и как хотим государство кормить, а на ваши финтифлюшки рукой махнет. Так что вы всякие свои пудры-мудры закиньте. Звездочки героев привинтите — это украшает.

Быть может, она не велела своим девчатам рядиться потому, что сама была уже стара и среди молодых румянощеких доярок выглядела, как отцветшая роза среди свежих роз? Возможно, и так. Однако советом своим настроила девчат на «серьезный лад».

Вот такими и прибыли доярки в город — больше девятисот человек, — и тут их охватило великое смущение.

Во-первых, со станции и пристани их доставили на легковых машинах в только что отстроенную пятиэтажную гостиницу, полы которой даже при входе были устланы ковровыми дорожками, а стены увешаны картинами в позолоченных рамах. Затем отвели номера на двоих-троих и каждой доярке — отдельную кровать с чистым бельем, с мягкой подушкой, с синим легким покрывалом.