Владимир Детков - Свет мой светлый

Нам было не по пути, и шофер хотел сказать это, но, взглянув на нее, промолчал, плавно отпуская машину на скорость.

Девушка была прекрасна своей затаенной радостью, и ею бы только любоваться тихо, «про себя», со стороны, но спутники были назойливы. «Откуда и куда? Как зовут? Едем с нами…»

Но все вопросы и предложения мимо летели — девушка просто не слышала их… И ребята скоро притихли до уважительного молчания. Они сами напомнили водителю, куда завернуть, иначе бы отрешенная пассажирка катила себе до самой «бесконечной» остановки… Ребята весело пожелали ей «не заблудиться», а она невпопад ответила «пожалуйста». И не ошиблась — трижды мысленно сказал ей «спасибо»…

Соседка, молодая вдова, вернее, покинутая, по вечерам и выходным дням часто давала полную волю проигрывателю. И взбухал дом от громких песен. Они были грустными, «разлучными». А одну «завсегдайку» даже заучил четырехлетний соседкин сын Саша и, копаясь в песочнице, распевал:

Но однажды тишину воскресного утра нарушил бодрый голос Утесова:

Как выяснилось потом, «солдат» все-таки вернулся.

Ноябрьской ночью стоял в чистом поле у памятника артиллеристам. Ни души живой, ни звука — вселенская тишина… Даже ветер какой-то немой. Яркие вспышки метеоритов огненными слезами скатываются по крутой щеке неба.

Небо плачет?! Нет-нет… Оно салютует! Небо, вечный свидетель, помнит и чтит своих бессмертных атлантов.

Идет человек полем ли, лесом ли. Взирает на мир открытым взглядом… Вбирает в себя дарованное умиротворение, краски-запахи. Вольно ему, радостно от этого движения по жизни.

И вдруг, осененный мыслью, остановился он посреди пути. А мысль пошла дальше — куда ногам не дойти, не поспеть. Стремительно и бездорожно. И нет ей преград и ограничений.

Мысль — вторая скорость человека.

Девочка-подросток с малышкой-сестренкой спешат на троллейбус. Любуюсь их приятельским родством. И вдруг светло-серые глаза смело поймали мой взгляд и долго держали в себе, всматриваясь и пытаясь что-то осмыслить, уловить…

В себе — через мой взгляд.

Во мне — из себя…

И колыхнул этот взгляд мое спокойное, но всегда открытое весне сердце. И подумалось восхищенно: «Еще три-четыре года — и какая Женщина поднимется из этих хрупких плеч… В глазах она уже живет… Через них рвется на свободу, спешит понять себя, признать себя… Какая будет она!»

«Не про нас, не про нас», — безжалостно осаждаю свои восторги разумно-житейским урезоном.

«Да разве ж в этом дело?! — протестует уличенное в нехорошем сердце. — Я уже увидел ее… уже почувствовал… уже вдохнул… Какой праздник! И ничто омрачить его не способно. Никаким ханжам и запретам отнять его у меня не дано. Принимаю с радостью, без малейшего смущения сердца».

Девчонка и парень стоят, обнявшись, на тропинке среди приречного дубняка. То ли дождь пережидают, то ли дрожь переливают.

Хорошо и… не завидно.

У меня свои милости: тихий дождь, шепоток реки, сизое молчание трав, притуманенные дали, тени мятущихся мальков…

Нельзя все время держать любимую в объятиях. Хочется и со стороны на нее поглядеть. И черточки ее желанные вокруг узнавать. В омытом изгибе ветлы, в приветливом взгляде девичьем…

Оживает она в них. Множится. Растет. Становится необъятной для рук…

Только сердцу дано все объять.

Идет снег. Ты ловишь его ресницами и медленно бредешь сквозь строй фонарей.

Снег — вечная добрая память. Шуршит и нашептывает милым голосом о цветах среди зимы, о сказке недосказанной… И нежность переполняет тебя.

Как хорошо, что идет снег. Ты остановилась и с упрямой надеждой глядишь сквозь его густое мелькание. А вдруг?!

Но идет только снег.

Убегали-убегали от шума городского и забрели в январский лес. Ступ-ступ… Проваливаемся по колено в отяжелевшем снегу. Чу! Кто-то гонится!..

Затихаем, настороженно прислушиваемся, уронив голоса до шепота. Шаги все ближе. Пытаемся ускорить движение. Но тщетны попытки — нагоняют! Выбившись из сил, падаем в снежное ложе, сдаваясь на милость преследователей. И они обступают со всех сторон — мартовские шаги капели посреди января…

Весна охватила хмельной волной и скрыла от глаз посторонних.

Время остановилось. Ослепли. Оглохли. Онемели.

…Очнулись от холода и тишины. Мы и не заметили, как полуночный морозец возвратился в свои владения. Стоим, прижавшись друг к другу, и слушаем, в надежде уловить хоть малейшее движение нашей чародейки… Неужто пропала в студеных лапах?! Но…

«Туп-туп! Туп-туп!..» — стучит в груди, повторяя шаги капели…

Смеемся, счастливые, что среди зимы приютили в себе такую чудную гостью.

Он всегда целовал ей руку — в шутку и всерьез. Для всех в шутку, для себя всерьез. И когда однажды она протянула для поцелуя обе руки, он понял, что сердце качнулось ему навстречу.

Это была не победа, а радость. Праздник взаимности, не так часто выпадающий нам на земле, как и положено праздникам, чтобы оставаться таковыми…

Было яркое, ослепительное, жаркое солнце…

Были закрытые и распахнутые глаза…

Было терпение…

Была горечь, отрава, пустота до звона в душе.

Было примирение без надежды на полноту… на бесконечность… на возвращение солнца…

И все-таки оно вернулось… В лунном потоке… в горячем дыхании… в тайных словах…

Горе одело в стальную оправу. Горе — реформа души: переоценка, отбор, переплавка.

Двойная боль не прошла мимо. Значит, созрело сердце.

Душа влюбленная слушает музыку любимого голоса. Она убедительней слов, которые он произносит. Потому что человек может еще не знать слов самых тонких, а музыку искренности, страсти неподдельной вложила в него сама природа…

Слушайте голос любимого и не требуйте слов необыкновенных, неповторимых.

Неповторимым быть может лишь только он сам.

Нежданно-негаданно март завьюжил. Снег густой, теплый, щекочущий… Идешь сквозь него, как ветки раздвигаешь.

Девушка, ослепленная вьюгой, столкнулась со мной и тихо «ойкнула», мягко коснувшись руками моей груди.

Хорошо-то как. Закружила-завертела… Шагаю, запрокинув голову. Душа поет.

С кем бы еще столкнуться?!

Природа отняла мысли о тебе, прости… А может быть, она углубила их? Ведь когда я дышу лугами, рекой, лесом — я дышу тобой. Ты неотделима — грусть, печаль и радость моя.