Владимир Детков - Свет мой светлый

Несколько раз, когда Любушка склонялась за чем-либо к шкафу или же тянулась к верхней полке, пуговичка блузки расстегивалась, приоткрывая глубокий разрез груди… При этом Люба поспешно отворачивалась, украдкой водворяя непослушницу в петлю, и еще сильнее рдела щеками. От этих невинных подсмотренных движений Сереге становилось жарковато, и он спешно переводил взгляд на Митю, который увлеченно тетешкал Акимку, приговаривая: «И что же это мы, Аким Дмитрич, разволновались, и как же это мы так разнервничались… Что — голод не тетка, брюхо не лукошко? Ну, потерпи, потерпи. Сначала гостя надо хлебом-солью встретить, а потом и свой роток открывать. Дядя Сережа — твой первый гость… Уразумел? Пе-ервый…»

Акимка таращился на отца, морщил лоб, будто и впрямь пытался что-то уразуметь.

Окончив накрывать стол, Люба потянулась было за сыном, но, что-то вспомнив, снова вышла в горницу и тотчас вернулась с чистым полотенцем в руках, улыбкой приглашая гостя к умывальнику, искусно вмонтированному в спинку топчана, срубленного когда-то из целикового дерева. Вид полотенца и умывальника как бы вернули Серегу к действительности, подсказав, что гостеприимство входит в свои протяжные временные пределы, а значит, и в противоречие с его главной дорожной заботой. И ему снова сделалось неловко, что он, завороженный радушием Мити и Любы, безвольно отдается во власть желанному уюту, так и не объяснив толком причину своего появления.

— Да я, собственно, на минутку, — попытался было он начать разговор, но Митя перебил его, заметив все тем же ласкательно-рассудительным, припевающим тоном, обращенным к сыну:

— А у сытой минутки ноги длиннее и голос бодрее. Верно я говорю, Аким Дмитрич? Верно, верно… А перед едой надо ру-учки мы-ыть.

И Люба стояла в ожидании его, держа перед собой, точно хлеб-соль, развернутое полотенце. Серега поспешил к ней, на ходу расстегивая и заворачивая рукава штормовой куртки, которую по всем правилам следовало бы, конечно, снять, но он умышленно не сделал этого и тем как бы успокаивал себя, что вовсе не намерен долго рассиживаться…

Склонившись к медному умывальнику, подзелененному временем, и уже потянувшись пригорошней к его широкому потертому пятачку, он вдруг с сожалением подумал, что вот сейчас остудит холодной водой ощущение Любиной руки, смоет его мылом навсегда. Но вода оказалась комнатной. Мягко струясь по упругому стоку, она едва ощутимо скапливалась в пригоршне и не смывала, не остуживала, а как бы растворяла, расширяла, приводила в движение желанное тепло; и Серега, тайно возрадовавшись тому, не удержался — опустил лицо в ладони, чувствуя, как под веселый звон струй и капель, бьющихся о дно медного таза, теплота эта нежностью переселяется в него.

Умывшись, Серега, не поднимая на Любу глаз, снял с ее рук полотенце, благодарно кивнул при этом, с удовольствием зарываясь лицом в гладкую льняную ткань, пахнущую свежестью и еще какими-то смолами и маслами, а вернее всего — домом. Потому что сразу же подумалось о матери, которая с энтузиазмом медицинского работника внедряла в их домашний быт льняные и хлопчатобумажные ткани, в штыки встречая всякие модные, броские нейлоны и капроны. Серега поначалу даже спорил с ней, называл мать отсталой, старомодной, проявляя самостоятельность в покупке обновок, а на самом деле слепо поддавался ажиотажу своих «моднецких» сверстников. И вот сейчас душа без сомнения решала спор в пользу матери. И Сереге почему-то захотелось сознаться в этом Любе с Митей, сказать им что-либо простое и приятное и тем как бы выразить свою признательность за радушие. Но когда он отнял от лица полотенце, ни Любы, ни Акимки в комнате не было. А Митя стоял у стола в выжидательной позе.

— Догадываюсь, что не чаи распивать прикатил в такую непогодь. Только у нас гостя сначала угощают, а потом слушают. Так что не обессудь, прошу к столу, — Митя, сопроводив слова приглашающим жестом рук, взялся за графинчик с темно-красной жидкостью. И с приговоркой: «Наливка для того и есть, чтобы наливать» — наполнил две большие пузатые рюмки.

— Со знакомством, как говорится, и с брудершафтом, — провозгласил Митя, поднимая свою рюмку. — А хозяюшку мы извиним, она при исполнении своих первейших обязанностей, — добавил он нежно, взглядом указывая в сторону горницы, откуда слышались почмокивания и ласковые материнские приговоры…

Серега понимающе кивнул и широко улыбнулся в ответ, искренне разделяя радость этого дома, проросшую сквозь большую беду.

Наливка, в сравнении со спиртом, показалась Сереге питьем символическим — сладкая, мягкая, тягучая, и он быстро справился со своей долей, не без удивления отмечая терпковатое последействие во рту с привкусом малины, смородины и еще каких-то незнакомых ягод и приправ. Митя же тянул наливку не торопясь, прижмурив глаза и, когда допил, с причмоком поставил рюмку на стол.

— Деда наш любил эту наливку. Теплынькой звал. Придет, бывало, из тайги, с холода, и прям с порога бабушке: «Плесни-ка теплыньки и теплика разломи». Хлеба, значит. Шубу да шапку сбросит — и к столу. Долго-долго тянет стаканчик, жмурясь от удовольствия. Потом отломит краюху от горячей хлебины и вдыхает ее аромат, отщипывая по крохе. Сидит весь добренький, сияющий и приговаривает: «Ну ягода-забава, ну весела, ну лукава. Я сижу, а она бежит-катится». И потирает ладонями по груди, по животу, по бедрам, показывая, где она бежит-катится. Потом, отогревшись, заключает со вздохом: «Ну, значит, теперь и дома я. Здравствуйте, значит». Тогда уж бабушка чугунки из печки тянет, стол едой заставляет. За обедом и разговоры…

Серега живо представил нарисованную Митей картину, даже голос деда, веселый, прибауточный, послышался. А по всему телу, по самым дальним закоулкам его, и впрямь тепло прошло-пробежало, одомашнивая, умиротворяя.

Разговор потек сам собой, без натяжек и неловкостей, словно они до этого всю жизнь в приятелях ходили.

Серега радиограмму показал, ситуацию изложил, не скупясь на подробности. Митя выслушал все, не перебивая, и только не согласился с фразой Серегиной о Харитоне: «Магарычник, а как что — сразу в кусты…»

— Что Харитон мужик хитрый, то правда. Только от хитростей своих он же первый и страдает. Взять хотя бы собак. Сам знаешь, хорошая лайка ружью в цену. Охотник без собаки что хозяйка вон без ухвата: из огня чугунок не выхватишь голыми руками, в чащобе без собаки зверя не сыщешь. Каждый себе старается заводить. Выменивают щенка породистого, прикупают на стороне для племени. У нас в обычае одаривать щенком. И подрастающих охотников в своем дворе, и соседей. Так что на деревне все дворы, если не по человечьему корню, то уж по собачьей линии родственники меж собой. А Харитон Семенович в Харькове у зятя в гостях побывал, и тот, видно, надоумил его собачьим бизнесом заняться. Завел он себе трех сук. Ну, и наплодили они ему хлопот в один присест. Свои, конечно, покупать у него не стали. И не потому, что десятку-другую жалко, а не принято ведь. По берегу и в поселке тоже сбыта не нашел. Притопить — рука не поднялась. Так и остался при псарне. Сам теперь иногда порыкивает. Но мужик он стоящий. А уж я ему по гроб жизни обязан… Туманцу напустить он мастер. И юмор у него своеобразный, привыкнуть надо. И тебя ко мне направил не из хитрости, не потому что в кусты спрятался, а по обстановке. Просто лучший ход подсказывал, а объяснять долго не стал, да и не ловко ему… Во-первых, у меня одного два мотора. Во-вторых, ночью мы до поселка не ходим. Там перекат есть, его только засветло проходить можно. А если уж кому приспичит, то на полпути высаживается у лесника дяди Никиты. Он ближе всех к железной дороге. Харитон-то с ним в натянутых. Все из-за тех же собак. Дядя Никита его пожурил за щенячью коммерцию и предрек: сам ты, говорит, скоро с ними завоешь. Харитон обиделся, конечно. А когда Никита Васильевич мне Каштана привез, тут Харитон и вовсе на него надулся. Он, оказывается, хотел мне своего щенка преподнести, а дядя Никита опередил. И смех и грех. Наши-то пропали после того, как случилось… Вулкан, отцов любимец, после похорон всю ночь выл, а потом вырвал цепь и сбежал на зимовье. Там и нашли его скелет с ошейником и цепью. Волки, должно, разорвали. Думал, наверно, что отец без него ушел в тайгу… А отец-то рядом…