Лев Колесников - Тайна Темир-Тепе (Повесть из жизни авиаторов)

Силы, которые было совсем покинули ее, перед лицом опасности вернулись. «Раз, два, три!» — и она с места, как стояла, прыгнула и плюхнулась на сыпучий склон насыпи и покатилась вниз, подняв целое облако пыли.

Какой же нужен был короткий рефлекс, чтобы упасть почти рядом с ней! Возможно, лишь у летчика он сработал так мгновенно. Прыгни Валентин секундой позже, и он бы оказался на острых камнях. Поезд шел быстро. С последней тормозной площадки на них с удивлением взглянул железнодорожник. Зевнул. «Эка им, чертям, приспичило!»

Оглушенная падением Ирма все-таки успела вскочить на ноги первая, трясущимися руками выдернула из-за пазухи пистолет, но выстрелить не успела. Валентин вырвал у нее из рук пистолет. И вот они одни в безлюдной степи. Поезд скрылся в глубокой выемке, смолк перестук колес, наступила ужасающая тишина.

— Поведешь теперь? — спросила, наконец, Ирма.

— Поведу, — твердо ответил Валентин.

— Подожди, не сразу. Дай хоть дух перевести…

— Дыши, теперь спешить некуда.

Ирма села. Отдышавшись, достала пачку папирос, с трудом нашла непомятую, закурила и начала совершенно спокойно:

— Послушайте, Высоков, я уже не представляю из себя…

Валентин не дал ей договорить:

— Все ваши слова ни к чему.

— Нет, нет, это все очень даже к делу. Выслушайте меня. Если бы случилось такое чудо, что вы бы меня сейчас отпустили, то…

— Бросьте болтать, не отпущу.

— Слушайте, Высоков, у меня с собой большие деньги. Если вы меня сдадите, то они вам не достанутся. И я вам не достанусь. Меня расстреляют. А ведь я молода и красива. Я жить хочу!

Валентин встал.

— Пойдемте, Янковская.

Ирма тоже встала, но не сдвинулась с места.

— Высоков, — начала она торжественно. — Вы еще не осознали моей просьбы. Ведь я очень красива. Поглядите. — И она швырнула с плеч фуфайку, мгновенно сбросила с себя блузку.

Валентин схватил ее за руку и, приблизив свое лицо к ее глазам, зло проговорил:

— Послушайте вы, скотина! Неужели вы всерьез думаете соблазнить меня? Гнусная, пошлая тварь! Наберитесь мужества и приготовьтесь к заслуженному наказанию! — И, оттолкнув ее, зло сплюнул. — Пошли.

Через некоторое время Ирма сделала еще одну попытку.

— Мне необходимо остановиться, — сказала она. — Ну что же вы на меня уставились? Не понимаете? Отвернитесь. Или прикажете при вас? — И она решительно взялась за подол юбки.

Валентин сделал три шага в сторону.

После он не мог вспомнить, что его подтолкнуло. Еще одна секунда промедления, и кто знает, чем бы все кончилось. Он резко обернулся. Ирма как раз замахнулась на него ножом. Одновременно они прыгнули друг к другу, и Валентин схватил ее за кисть правой руки. Ирма боролась отчаянно. Она кусалась, царапалась, но схватка была короткой. Валентин скрутил ей руки, нож выпал, и она враз обмякла и прошипела:

— Ладно, веди…

Валентин легонько толкнул ее вперед, и она пошла, шатаясь как пьяная.

Лишь когда поезд подошел к перрону, Николай Лагутин пожалел, что не дал телеграмму о своем приезде. Ему хотелось приехать неожиданно, а сейчас стало обидно: других вон встречают… Казалось, даже вновь заныли раны. Но что это он, право? Сейчас ведь будет же, будет желанная встреча! Еще минут двадцать, и он обнимет ее…

У него не хватило терпения ждать трамвая, и он пошел пешком вдоль трамвайной линии. У самой калитки остановился, словно не решаясь войти. Вспомнились многочисленные Клавочкины письма. Чудесные письма! По ним можно было проследить, как с каждым днем менялся характер Клавочки, как расширялся ее кругозор, как она становилась все серьезней и, главное, в каждой строчке чувствовалась все растущая сила большой, настоящей любви.

Постояв немного, Николай толкнул калитку и вбежал «а крыльцо. Его, похоже, увидели из окна — дверь тотчас открылась, и перед ним на пороге предстала теща. Она чуть постарела, чуть похудела, но в общем изменилась мало. Лагутин лишний раз мог убедиться, насколько сильный отпечаток на лице человека оставляет внутренний духовный уклад его. Если раньше мать Клавочки была олицетворением надменности, то сейчас это была лишь уставшая пожилая женщина; если раньше при встречах с зятем она не допускала никаких излияний, то теперь первая обняла его, всплакнула у него на груди. Потом провела в комнату, усадила на стул и, тяжело вздохнув, сказала:

— Клавочка-то наша в госпитале…

Более подробно о последних событиях мать Клавочки рассказывала уже на ходу, так как Николай, не желая терять ни минуты, заторопился в госпиталь.

По пути в палату лечащий врач успокаивал его: выздоровление идет нормально. И Николай через минуту убедился, что это так. После первых поцелуев и бестолковых радостных восклицаний Клава, вытирая слезы, сказала:

— Коля, милый, я только одного сейчас хочу: быть достойной тебя. Хочу учиться, хочу работы — самой настоящей, трудной и смелой…

— Я верю в тебя, Клава, — отвечал он, — верю в наше будущее, верю, что нам никогда не будет стыдно друг за друга.

Следствие было кончено, и картина прояснилась. Джаниев понял: все, что связано со школой пилотов, лишь деталь, лишь одно звено в большой цепи преступлений.

Раскрытие тайны Темир-Тепе дало ключ к раскрытию ряда других подобных тайн. Инструктор-пилот Дремов был первой, но не последней жертвой вражеских происков.

…Зудин-Краузе почти не сомневался в случайности появления самолета над Темир-Тепе. Он даже догадывался, что эта машина из школы пилотов и совершает тренировочный полет. Но только что завербованные им бандиты были уверены в другом: что самолет ищет именно их, тем более, что Дремову пришла мысль снизиться и осмотреть живописные развалины. Появление механика еще больше усилило подозрения бандитов. И Зудин-Краузе решил действовать: уничтожить самолет вместе с экипажем.

Много соображений было против этой диверсии, но много же было и «за». Уничтожить самолет противника — это не шутка. Краузе очень хотелось донести начальству: уничтожен самолет вместе с экипажем… Это был еще один удачный шаг в его карьере. А кроме всего, это преступление свяжет намертво с ним бандитов, надежно прикует их к нему.

И моментально созрел план. Джамиле лишили коня и отправили в одном седле с дедом подальше от остальных. Уговорить бандитов на преступление было не трудно. У двоих из них были охотничьи ружья, у Краузе — револьвер, у всех — ножи.

С улыбками и добрыми пожеланиями подъехали они к Дремову. Спешились, закурили. Потом по сигналу Зудина набросились на ничего не подозревающих Дремова и Иванова и в короткой схватке задушили их. А дальше Краузе уже знал, как действовать, недаром он проходил всестороннюю подготовку в фашистской Германии. На тела Дремова и Иванова натянули парашюты, усадили их в кабины, пристегнули ремнями. Краузе включил зажигание и открыл бензиновый кран. Под одним колесом выкопали рытвину, опрокинули самолет на нос и подожгли. Взрыв и пламя уничтожили на телах погибших следы жестокой борьбы, ветер раздул степной пожар, пепел покрыл следы, создав полное впечатление давности. Впрочем, Краузе не очень беспокоился о существовании следов. Вряд ли на место катастрофы прибудут знатоки криминала. Такие вещи расследует обычно комиссия из авиационных специалистов, а уж после того, как они облазят все вокруг в поисках причин катастрофы, старые следы окажутся вконец затоптанными.