Василий Цаголов - За Дунаем

Глядя на внезапно появившихся дежурных, нижние чины приумолкли в ожидании.

— Гуляем, братцы? — спросил есаул, придирчиво оглядев собравшихся, и, не обнаружив ничего подозрительного, ухмыльнулся.

Ему ответили вразнобой:

— Откушайте, вашблагородие, за компанию.

— Служба, братцы... А деньги вы платили за питье?

— Так точно!

— А как же? Да разве...

— А где же хозяин? — перебил есаул.

— Милости просим, вашблагородие.

Все расступились, и есаул, пригнувшись, заглянул в дыру.

— Да где же он?

— Здесь, господин офицер,— ответил хозяин на ломаном русском языке.— Вина желаете? Сухого, сладкого прикажете?

— Жалуетесь на беспорядки, а тут тихо, спокойно,— строго сказал есаул.— Наговариваете на русских солдат.

Румын исчез за деревянной задвижкой и больше не появлялся. Есаул попытался стучать, но хозяин пивни-цы не отвечал.

— Ладно, братцы, пейте, да головы не теряйте... В чужом, небось, краю находимся.

— Да разве же мы малые дети!

— Не подведем!

— Аль впервой такое, вашблагородие!

Есаул и Бабу, посмеиваясь, завернули за угол дома и остановились. Подложив под себя торбу, на земле

248

сидел священник и ругался на чем свет стоит. Оказывается, у него украли коня.

— Ну, только привязал конягу и даже в питейное заглянуть не успел, а уж увели.

— Бес попутал вас, а за это бог вовремя наказал,— засмеялся есаул.

Вдруг из тесного проулка выбежал запыхавшийся солдат и, размахивая длинными руками, заорал:

— Убили! Скорей!

Дежурные кинулись ему навстречу:

— Где? Кого убили?

Перепуганный солдат указал рукой в сторону, откуда прибежал:

— Там... В харчевне.

Патруль бросился в проулок. Из подвала двухэтажного дома доносился гвалт. Бабу опередил есаула и прыгнул вниз через десяток ступеней. Ударом сапога вышиб дверь и ввалился в харчевню. Не сразу он увидел людей в дымном чаду.

— А, сволочь!

— Ти сама собак!

За этим последовала отборная брань, и Бабу никак не мог сообразить, что ему делать, да подоспел есаул. Во всю мощь легких он крикнул:

— Молчать! Нижние чины, на выход по одному. Живо!

Команда была подобна разорвавшейся гранате. Мгновенно наступила тяжелая тишина. Из-за стойки выкатился хозяин харчевни и, протянув к есаулу руки, взмолился:

— Деньги! Ваше благородие...

Есаул приказал всадникам занять место у выхода и никого не выпускать, а сам прошелся к стойке и обратился к нижним чинам:

— Что вылупили глаза? Кто из вас не рассчитался? Уплатите деньги и марш отсюда!

Допив вино, солдаты один за другим подходили к стойке и долго пересчитывали медяки, пока, наконец, хозяин не хватался за голову:

— Бог тебе судья! Иди... Ох! Разорили меня!

На выходе стоял Бабу и всматривался каждому в лицо. Прежде чем выпустить кого-нибудь, спрашивал:

— Кто затеял драку?

Все показывали на щуплого казака с лычками урядника и двух всадников из Терско-Горского конно-иррегулярного полка. Наконец в подвале остались одни провинившиеся. Есаул, схватив за шиворот урядника, тряхнул его так, что у того лязгнули зубы:

— Пьяная свинья! Опозорил все воинство! Перед кем?

Доставив задержанных в штаб полка, есаул учинил им настоящий допрос с оплеухами, против которых никто не возражал, лишь бы отпустили.

Оказалось, что урядник до того, как заявиться в харчевню, успел побывать в кабачке. Выпил там изрядно и то ли потерял, то ли у него там украли два рубля. Как бы то ни было, а обнаружив пропажу, урядник с горя забрел в харчевню и после - стакана водки стал похваляться, что у него много денег. Тогда два всадника подсели к нему и стали вымаливать у него взаймы три рубля, которые они задолжали хозяину трактира за вино и закуску. Урядник засмеялся, потом неожиданно умолк и, выпучив глаза, ударил кулаком по столу:

— Ду-рааки!

И тут началась потасовка..

Обо всем этом дежурный написал в рапорте начальнику дивизиона, а арестованных приказал взять под стражу.

Бабу было неприятно, что арестованные оказались ингушами и чуть ли не соседями.

— Мне стыдно за вас,— сказал он землякам.

— Послушай, отпусти нас,— умоляли они Бабу.— Ей-богу, мы тебе подарим ружье. Ингуш не обманет.

Оскорбленный предложением, Бабу даже опешил:

— Мне? Ружье?!

— Мало? А коня хочешь?

— Вы разве мужчины? Наденьте вместо шапок платки! — все больше распалялся Бабу и повернулся к ним спиной.

— Извини, земляк, обидели. А тебе не стыдно держать нас под арестом? Кто знает, может, наш отец был в доме твоего отца гостем...

И тут случилось неожиданное: Бабу открыл дверь и крикнул:

— Уходите...

Но теперь ингуши, поговорив между собой, ответили, что они не уйдут, если их даже поведут на виселицу, потому что, как и Бабу, они тоже родились на Кавказе.

Не выдержал Бабу, махнул рукой и пошел в дежурку.

4

Пока в пересыльной тюрьме шла перекличка, разноликая толпа настороженно замерла в тревожном молчании. Но стоило жандармским унтерам сложить длинные листы с замусоленными краями, как поднялся гомон. Тюремный двор стал походить на встревоженный улей. Арестанты сорвались с мест и забегали взад-вперед по просторному двору, в котором вдруг стало тесно.

Одни сновали в поисках земляков, другим непременно надо было узнать такое, от чего, как им казалось, зависела их судьба, а то хотелось просто поговорить и отвести душу, истосковавшуюся по новому человеку.

В этой пестрой толпе Царай и Знаур выделялись своей необычной для тех краев одеждой. Обращали внимание на их черкески и папахи, а потом уж приглядывались к лицу и качали головами, приговаривая: «Вроде бы похожи на турков». Друзья держались особняком и никогда не разлучались.

— Почему они бегают, как жеребята? — удивился Царай.— Не смог бы я жить среди них.

— Все кричат, и никто не слушает,— пожал плечами Знаур.— Эх, кто знает, что будет с нами теперь?

Он сунул руки в потрепанные рукава черкески и присел на корточки, рядом устроился Царай и тоже на корточках. Ему утром сняли наручники, и он беспрестанно гладил запястья.

Внимание Царая привлек забор из целых сосен, приткнутых одна к другой хлыстами вверх, казалось, они подпирают небо.

— Если бы мне сейчас сказали: «Перепрыгнешь через забор — можешь уходить домой», то...— Цараю показалось, что забор стал выше,—;.. перепрыгнул бы!

— А ты знаешь, в какой стороне наш аул? — спросил Знаур, но, не дождавшись ответа, проговорил с горечью.— Лучше думай о жизни...

— Двадцать лет,—свистнул Царай.—Нет, Знаур, я не буду ждать, пока у меня поседеет голова. Убегу! Запомни мое слово.

— Да разве отсюда можно убежать? Здесь же край света! — Знаур сверкнул глазами на друга, словно тот виноват в чем-то.— Погибнешь в дороге. А мне хочется жить ради сына.