Василий Цаголов - За Дунаем

— Какой Иналук? Текоев?

— Он родился от волчицы! Поругались, и убил Алексея наповал. Прямо в сердце попал... Ох-ох!

— Подожди, ты не причитай, как старуха, а расскажи толком,— Бабу снял шапку.

— Иналук встретился с Алексеем, казаком из первой сотни... Встретились, значит, разговорились мирно, и тут казак возьми да и скажи Иналуку, что он разжирел на войне, как поросенок. А сам стоит и смеется. Побледнел Иналук и, ни слова не сказав, в упор расстрелял человека. Эх! Не в бою погиб, а от руки соседа... Гузь, из Архонской станицы. Что наделал? Сотня ушла хоронить Алексея, а меня оставили охранять Иналука...

— Охранять? А где он?

— За палаткой,— Фацбай встал.

Выбежал Бабу и сразу же за палатку. На земле лежал Иналук. Руки стянуты вожжой к ногам. Подошли болгарин и Бекмурза. И тоже смотрели, как корчится Иналук. Выхватил урядник кинжал, разрезал путы и сказал:

— Мужчина! Скольких врагов ты убил? А ты их видел в глаза? Уходи отсюда, презренный трус.

Бекмурза, ничего не понимая, смотрел то на Бабу, то на Иналука.

— Стой! Ты почему развязал его? Ты знаешь, что о нем полковник подал рапорт самому царю? Сейчас приедет следователь... Эх, как мне стыдно! Все плевали ему в лицо... Как только я не умер от стыда,— Фацбай качал головой.

Наконец Бекмурза наклонился к Бабу и шепотом спросил:

— Что тут происходит?

— Иналук убил Гузя.

— Ну и что тут плохого? Наверное, надо было, вот и убил... А ты почему сердишься?

Изумленный урядник вытаращил на него глаза.

— Ты... Безоружного убил он! В упор, тот даже не сопротивлялся! Понял?

— A-а, ну, так бы и сказал сразу.

Бабу заложил руки за спину и, не оглядываясь, позвал:

— Бекмурза, пойдем скажем . Алексею рухсаг1,—

остановился и добавил: — Пускай старик побудет у тебя, Фацбай.

12

Коня Ханифе все-таки пришлось продать. Кому еще на нем ездить? Сыну Знаура едва исполнилось два месяца, а нужда так прочно устроилась у порога, что не прогонишь. И когда матери Ацамаза стало невыносимо трудно, она рассталась с конем. Купил его Кудаберд! Не забудет Ханифа, с каким нетерпением хромой вырвал из ее рук поводок и попытался сесть на вороного. Но конь резко вздыбился. Кудаберд испугался и, прикрыв лицо руками, присел, а конь убежал в конюшню. Поднялся хромой и бросился к конюшне. Но д дверях стояла Ханифа.

Ноздри у Кудаберда раздуваются, щека под левым глазом подергивается, зубы стиснуты. Хромой сплюнул и отошел. Вывела Ханифа коня, прошла с ним к калитке и молча сунула поводок новому хозяину.

— Нет, того дня Ханифе не забыть. Ей было так тяжело. Как будто она похоронила Знаура.

Вечером сын Бза сам открыл ворота, и во двор въехала арба, груженная сеном. Развернув арбу, он задом подогнал ее к сараю. Тут к нему вышла Ханифа.

— Спасибо тебе, лаппу, позаботился ты о нас.

Юноша в это время вылез из-под арбы: он держал

в руках веревку и сделал вид, что не слышал слов невестки. Деревянные вилы мелькали в воздухе, пока сено не оказалось сгруженным. Быстро уложив веревки, вилы и бурку на дно арбы, он вдруг спохватился.

— А где конь?

Бросился в сад. вернулся, осмотрелся:

— Кто попросил коня?

— Кудаберд...

— Ты посмотри на него! Какой бессовестный, у самого три коня и просит!

— Не ругай его.— проговорила Ханифа.

— Да как же? Нашел, к кому идти.

— Продала я ему коня.

— Ты?! Значит, у тебя... А Бза знает?

— Нет!

— Э... Как ты посмела? — Юноша вскочил на арбу и, хлестнув коня, выехал со двора.

Потом прибежал Бза и бегал по двору, пока не успокоился. Он говорил, что прежде, чем решиться на такое, Ханифе следовало посоветоваться с ним. Она, конечно, не смела поднять на него глаз, тем более, сказать что-то в ответ. А у самой на душе была тревога: не спала ночей, глядя, как плачет ребенок. Сын просил молока, а мать давала ему сухую грудь. Да разве Ханифа могла объяснить это старику. Ведь она дала мужу слово вырастить сына. Вернулся бы, а уж за проданного коня не станет ругать ее; эту жертву она принесла ради ребенка. Верила Ханифа, что русские власти скоро разберутся и мужа оправдают. Какая у него вина перед Тулатовыми. Ведь муж убил Сафара за обиду, которую никакой мужчина не простил бы.

Покормив мальчика, Ханифа проворно запеленала его в люльке, и сын быстро уснул, а она все еще стояла над ним и искала в лице Ацамаза черты мужа. От этого занятия ее отвлек голос с улицы.

— О, Ацамаз, где ты?

Это заявился Кудаберд, и Ханифа, накинув платок, вышла к нему. Хромой стоял, приоткрыв калитку, не смея войти: овчарка лежала у входа и, не отрываясь, смотрела на него.

— Деньги тебе принес, Ханифа,— Кудаберд ждал, когда женщина пригласит его в дом, но хозяйка не собиралась делать этого.

Хромой знал, что мать Ханифы в городе, и поэтому выбрал момент. Он пренебрег обычаем дедов: если в доме одна женщина, мужчина не может переступить порога. Кудаберду казалось, что нужда и горе сломят бедную женщину и она не станет сопротивляться, стоит только предложить ей выйти за него замуж. С этой низменной мыслью хромой не расставался: «Нужда поставит на колени, и она сама приползет ко мне, покажи только, куда идти».

Кудаберд бесстыдно рассматривал Ханифу, и когда с ее губ уже готово было сорваться гневное слово, он разжал руку, и на ладони сверкнули серебряные рубли.

— Бери, теперь я тебе ничего не должен,— хромой протянул деньги, и Ханифа сделала к нему несколько шагов.

«Какие у нее глаза... Они еще не потухли... И губы розовые. Ничего, я подожду, когда тебе станет совсем плохо»,— передавая деньги, Кудаберд дотронулся

пальцами до ее руки и весь вспыхнул.

— Не жди Знаура, слышишь? Я тебя люблю, Ханифа,— хромой задыхался.— Пойдем в мой дом, твой сын будет расти для меня... Мать у меня старая, сестра выйдет замуж, и ты будешь хозяйкой.

Молчание Ханифы Кудаберд истолковал по-своему и приблизился к ней, но пес зарычал, и хромой трусливо отступил на улицу. Он злобно выругался про себя: «Чтоб Знауру подавиться костью». Ханифа смотрела на него в упор, губы скривились в усмешке:

— Разве ты родился от женщины? Как смеешь так разговаривать со мной? В доме нет мужчины и поэтому...—Ханифа захлебнулась от волнения, грудь вздымалась под просторной рубахой,— Проклятый хромой, уходи, а то натравлю собаку.

Однако Кудаберд не обиделся на ее слова, напротив, ласково сказал:

— Солнце ты мое, счастье... Куда ты денешься, когда проешь коня? А? Потом что продашь? Дом? Но кому он нужен?..

— Возьми его! — крикнула Ханифа, и волкодава словно подбросили.

Кудаберд поспешно захлопнул калитку.

Из города вернулась мать и, не заходя домой, направилась в канцелярию. Дождалась своей очереди к писарю, с великой затаенной надеждой вынула из-за пазухи прошение. Курицу и три десятка яиц да кувшин масла отдала она за то, что во Владикавказе написали ей прошение.