Анатолий Жуков - Необходимо для счастья

— Вот именно, — сказала высокомерно девочка. — Впрочем, Людмила.

— Значит, Люда, а не Мила.

— А ты Владимир, но мать зовет Вовой, а не Володей, я слышала.

Мальчишка озадаченно поднял пушистые брови.

— Мила, перестань! — досадливо сказала Ирина Сергеевна.

— Беспокоит он вас? — спросила работница. — Вовка, принес бы мне пить.

Вовка охотно спрыгнул с дивана и побежал к двери, но тотчас возвратился.

— Кружка на цепи, — сказал он. — Иди сама.

Работница встала и пошла к выходу, где на табуретке стоял цинковый бак с водой.

У нее была отличная фигура, и, очевидно, поэтому она носит облегающую одежду — брюки и легкий свитер. Ирина Сергеевна вздохнула. У этой не будет душевных драм, все проще: лицом не взяла — фигуру подчеркивает, а работа, наверно, самая черная, тяжелая и простая. Чего же ей еще? Семья есть, на хлеб зарабатывает…

— Мила, ты куда? — позвала она дочь, которая соскочила с дивана к стоящему рядом мальчишке.

— Я погуляю с Володей, — сказала Мила. — Мы будем здесь, в зале, ты не беспокойся.

Мальчишка требовательно глядел на красивую крашеную тетю и ждал.

— Хорошо, — сказала Ирина Сергеевна, — только недолго.

Работница вернулась, вытирая ладонью мокрые губы, и опять села в свой угол, довольная, повеселевшая. Несколько суток в общем вагоне, июльская жара, духота — только вода и спасает.

— Притомились они, пускай побегают, — сказала она вслед сыну, который вел девочку за руку и поглядывал на нее покровительственно. — В Москву едете?

— В Ленинград, — сказала Ирина Сергеевна.

— А я на стройку.

Святая простота. Будто это не видно. Из какого-нибудь захудалого колхоза, наверное. На заработки.

— У вас красивый сын, — сказала Ирина Сергеевна.

— Хороший. В отца пошел, будто вылитый.

— Да? Ваш муж красив?

— Не муж — человек один. Встретились… Вовка вот остался, растет.

Какая трогательная доверчивость и прямота.

— Платит вам?

— Да нет, откуда. Я и не знаю, где он сейчас.

— Вот подлец!

— Нет, зачем же, он не подлец, он мужик хороший. — Работница положила ногу на ногу — стройные у нее ноги, длинные — и откинулась на спинку дивана. — Красивый он был, плечистый такой, ладный. Бесстыдник только. Раздеваться меня заставлял. Ну, правда, работа у него такая — художник, для дела заставлял.

— Так вы были натурщицей?

— Нет, в совхозе я работала. Совхоз в Казахстане новый организовали, на целине, там я и работала. По комсомольской путевке, призыв был. Мне и орден там дали, в другом совхозе, правда. Четыре года я там проработала.

— Вы героиня.

Работница усмехнулась:

— Куда мне, мужика просто искала. Хорошего мужика. Сама-то, видите, какая я, а деревня у нас маленькая, вот и ударилась на целину. Туда квёлый какой-нибудь не поедет — сильные приезжали, молодые, рисковые. А баб не было первые годы. Мне с моей рожей в самый раз.

— Напрасно вы так, — пожалела Ирина Сергеевна. — Зато у вас фигура, ноги вон…

Работница вытянула перед собой ноги в белых кедах, обтянутые узкими брюками, сказала просто:

— Этим бог не обделил, здоровое все, крепкое. Художник-то как увидал меня тогда у озера, так и ходил потом целую неделю, упрашивал: разденьтесь, говорит, еще, послужите искусству… Веселый был.

— И обманул? — Ирину Сергеевну уже захватил этот разговор.

— Нет, я сама. Раздеваться-то совсем надо было, а разве я разденусь перед чужим мужиком! Я и сказала ему прямо. Другие-то у нас — трактористы там, комбайнеры — тоже ничего были, да не полюбился никто, с ними я держалась строго, а этот сразу по душе пришелся: образованный он, красивый, сильный. И работник, видать, в своем деле настоящий. Первый-то раз, когда он согласился и после всего я разделась перед ним, так, верите ли, он глядит на мое тело, лицо у него горит, а в глазах — слезы!.. И не ко мне он потянулся, а листки свои сразу схватил, карандаши, кисти. Целыми днями меня рисовал. И когда рисовал, смотрел на меня так, будто гладил, я спиной даже его взгляд чувствовала, знала, на что он в эту минуту глядит… Хорошо рисовал, похоже. У меня родинка на животе… — работница поглядела на спящего старика, подняла темный свитер, обнажив белое тугое тело, и показала родимое пятно, напоминающее опавший осенний лист. — Вот эту родинку он тоже разок в точности срисовал. Да и вся-то я на его картинах как живая была. Извелся он со мной за лето. В ночную смену ходил за меня, чтобы днем я свободная была. А голову сзади только рисовал, когда лица не видать, а спереди когда рисовал, вместо головы круг делал. Я потом в журнале видала себя, родинку узнала и тело все — мое, а лицо было не мое — чужое. Правда, впору пришлось, красивая стала я с этим лицом — как царевна!..

Работница вздохнула, вытерла вспотевшее лицо, помолчала. Она не плакала, а улыбалась, глядя в одну точку и расслабев от воспоминаний… Наверно, она видела сейчас своего создателя-художника, который сделал ее красивой, видела далекую целинную степь с первыми палатками и себя, молодую и счастливую.

— А потом? — спросила Ирина Сергеевна.

— И потом хорошо было, — сказала работница, улыбаясь все так же мечтательно. — Все лето мы с ним прожили. Подружились. Для бабьего дела он гожий был, не жадный — настоящий мужик… Я на втором месяце была, когда он уехал.

— И адреса не оставил? — спросила Ирина Сергеевна, слегка покраснев.

— Он не знал ничего. Я хотела сказать, да раздумала: такого мужика связывать. У него своя работа, у меня — своя. Вовка зато вон растет, это уж общий, наш. Вовка, не балуйся там! — громко сказала она мальчишке.

Вовка гремел цепью у бака, пытаясь освободить прикованную кружку. Девочка стояла рядом и наблюдала. В нагревшемся за день низком помещении станции было душно.

— И не писал потом? — спросила Ирина Сергеевна.

— Прислал одно письмо, да я не ответила. Скоро я в другой совхоз перешла: неловко брюхо-то показывать, а потом вернулась в свою деревню.

— А сейчас что же, опять на стройку?

— Да так уж пришлось. Деревня у нас маленькая, сидишь, как в печурке, — тепло и не дует, хорошо вроде. Шесть лет прожила, а вот опять потянуло уехать. Дай, думаю, на мир погляжу, людей разных увижу, города. Может, и его где-нибудь встречу.

— Кого?

— Да Володю своего, художника, кого же еще. Он любил на народе быть, по стройкам ездить. Вы не слыхали про него там?

— Не слыхала.

— Может, еще приедет, подожду. В совхоз-то сперва я тогда приехала, а потом уж он. Через полгода.

— А если не приедет?

— Приедет. А не приедет, стройка большая, может, кого другого встречу, а его забуду. В таких местах мужиков хороших много.

— Боже мой! — не удержалась Ирина Сергеевна.

Ей было и жалко эту женщину, и поднималось непонятное раздражение на нее, такую блаженно наивную. Ездит на новые земли, на новые стройки; ее рисуют, награждают… Теперь вот сюда явилась, устроится, вероятно, на комбинат, где Игорь.