Пётр Лебеденко - Льды уходят в океан

— Марк правильно сказал: надо начистоту, — проговорил Думин. — И чтобы не юлить.

Беседин привстал с ящика, картинно поклонился:

— Граждане судьи, под присягой торжественно заявляю, что буду правдив перед вами и честен. Вы, гражданин главный судья, хотели задать какой-то вопрос?

Марк посмотрел на Костю, сказал:

— Пошли, Костя, работать. Разговора, я вижу, не получится.

Илья подбежал к люку и загородил Марку дорогу:

— Подожди! Подожди, говорю!

Марк спросил:

— Чего ты хочешь?

— Хочу спросить: кто ты такой? Кто ты такой, а? Кого ты из себя строишь? Тебя назначили бригадиром? Чего ты тут раскомандовался?

Марк спокойно ответил:

— Никто меня бригадиром не назначал. И никем я тут не командую. А насчет тебя решили так: или полностью ломай себя, или…

— Или?

Беседин стоял так близко, что Марк ощущал на своем лице его дыхание и в упор видел его бешеные глаза.

Талалин не сделал ни одного движения.

— Или? — переспросил Беседин. — Уходить из бригады? — Он резко обернулся, посмотрел на Думина. — Ты тоже так решил, Клим?

Думин ответил коротко, твердо:

— Да!

— А ты, Андреич?.. Ты, Баклан?.. Тоже?

— Зарвался ты, Илья, — сказал Димка Баклан. — Без тебя, пожалуй, будет лучше.

— Лучше, — подтвердил Андреич. — Это каждый скажет, Илья.

Харитон молчал. Беседин посмотрел на него, но спрашивать ни о чем не стал. Медленно вынул из кармана пачку «Северной Пальмиры», картинно прикурил от зажигалки и, густо дымя, с независимым видом пошел к трапу. У самого трапа остановился, с минуту постоял, чтото обдумывая, потом обернулся, посмотрел на сварщиков не то презрительно, не то насмешливо. Они по-прежнему молчали.

День тянулся нескончаемо долго.

Раньше Илье и в голову не приходила мысль, что человек может оказаться в таком положении, когда не будет знать, куда себя деть. Он бесцельно бродил по городу, зашел даже на дневной сеанс в кино, посидел там с полчаса и, так и не разобрав, о чем фильм, снова вышел на улицу.

Недалеко от рынка, проходя мимо забора, сваренного из железных прутьев, он неожиданно увидел во дворе вспышку дуги. Илья приостановился, заглянул сквозь прутья. Человек в вылинявшей солдатской гимнастерке, в защитных очках сидел на скамейке и прицеливался электродом в стык двух стальных полос. Рядом лежали костыль и палка.

Вспыхнула дуга, и Беседин опытным взглядом сразу определил: длинная, очень длинная! Однако инвалидсварщик этого не замечал. Отстранив держатель с электродом, он внимательно посмотрел на свариваемые полосы и снова зажег дугу, еще длиннее прежней. «Тоже мне, специалист!» — равнодушно подумал Беседин, отходя от забора. А когда поравнялся с воротами, увидел вывеску: «Артель инвалидов „Бытремонт“».

Вспомнил: два года назад к нему домой пришел председатель этой артели и стал упрашивать перейти к нему работать. «Обижен не будешь, Илья Семеныч! — убеждал он тогда. — Кроме основной ставки, премиальные, кроме премиальных, приработок. Закрою глаза, а ты шуруй. У тебя же золотые руки, Илья Семеныч, и голова не пробка, будет хорошо и тебе, и артели. По рукам, а?»

Илья ответил ему не сразу. Он понимал: заработать там действительно можно. Да и сам себе хозяин. Уж он-то сумеет сделать так, что за него будут держаться, как черт за грешную душу. Почет и уважение. По всему видно, что председатель не дурак. Будет ходить, задравши нос, и звонить на каждом углу: «В моей артели работает Илья Семенович Беседин! Мастер — люкс-класс! Как с планом?.. Беседин месячный план выдает за неделю!»

Все это соблазняло. Но… Как раз это «но» и решило два года назад вопрос не в пользу председателя артели «Бытремонт». Перед самым его приходом журналист областной газеты написал о Беседине блестящий очерк. Фотокорреспондент изобразил Илью на фоне полярного сияния. Мужественный и статный, он стоит между небом и землей и скромно улыбается.

Очерк читали докеры, моряки, рыбаки; газеты пошли в тундру к оленеводам; студентки технического вуза прислали в партком письмо, в котором писали:

«Передайте славному докеру Беседину наш дружеский привет. Мы гордимся тем, что наша советская молодежь стоит в первых рядах строителей коммунистического общества».

«Славному докеру Беседину!.. В первых рядах!..» Кто будет знать о сварщике артели «Бытремонт», если Илья уйдет из доков? Нет, слава — это тоже вещь, с ней нелегко расстаться!

И Беседин сказал тогда председателю: «Ничего не выйдет. Докер есть докер, он, как моряк: жить без кораблей не может».

Илья только на секунду задержался у вывески, зашагал дальше. Куда — он и сам не знал. Надо как-то убить время до вечера. А вечером… Он твердо решил увидеть Марину. И поговорить с ней. Если она не захочет его слушать, он заставит ее. Дверь — на ключ, и будь добра поговорить начистоту. Обо всем. О будущем. О том, как жить…

Она сказала:

— Ну что ж, заходи, коль пришел.

Взяла у него из рук кепку, повесила на крючок, попросила:

— Вытри, пожалуйста, ноги, только что пол вымыла.

Он в нерешительности остановился посреди комнаты, не зная, куда сесть, Марина сняла с дивана белую накидку, предложила:

— Садись вот здесь.

И сама села рядом.

Может быть, оттого, что Илья представлял себе эту встречу совсем другой, он на минуту растерялся. Он растерялся еще и потому, что перед ним была не та Марина, которую он знал. Ее точно подменили. В ней почти ничего не осталось от прежней резкой Марины, от тех неожиданных смен настроения, которые и удивляли его, и бесили, а порой вызывали смех. Она словно вдруг возмужала, если можно так сказать о Марине, чьей женственностью Илья всегда восхищался. Ее глаза были такими же живыми, может быть, немного грустными, но в них уже не прочитать ни приниженности, ни испуга. Марина смотрела на Илью спокойно, как человек, обретший наконец то, чего ему так долго не хватало: твердую почву, без которой все было зыбко и шатко…

Она и внешне изменилась. Похудела, подтянулась, стала еще стройнее и как бы крепче. Взглянув на ее руки, лежавшие на коленях, Илья заметил, что они утратили белизну, ту холеность, которой он часто любовался, но в них появилось что-то новое. Илья подумал, что они стали по-настоящему живыми. Живыми, как ее глаза. У него возникло желание взять ее руки и прижать ладони к своему лицу. Они, наверно, прохладные, эти ладони, а у него лицо горит, как в лихорадке…

— Что ж ты молчишь, Илья? — спросила Марина. — Может быть, скажешь, зачем пришел?

— А ты не догадываешься?

— Пожалуй, нет. Лучше будет, если ты скажешь прямо.

— Хорошо, я скажу. — Он испытующе посмотрел на нее, спросил: — Ты ничего обо мне не слышала?

Марина сказала совсем безразлично:

— Нет, я ничего о тебе не слышала.