Пётр Лебеденко - Льды уходят в океан

Илья думал, что она все же спросит, поинтересуется. Не зря же он задал такой вопрос, и дураку должно быть ясно, что с ним что-то случилось.

Но она промолчала. И тогда он сам сказал:

— Я ушел из доков…

Ему казалось, что известие должно потрясти ее, необыкновенно взволновать. Если честно говорить, то Илья даже надеялся, что она смягчится, пожалеет. «Они, скажет, несправедливы к тебе. У них совести ни на грош. Но ты не переживай. На доках свет клином не сошелся».

Потом она, наверно, спросит: «Кто ж это все подстроил так, Илья, что ты вынужден был уйти? Смайдов? Борисов?» И он ответит: «Марк, Марк Талалин!»

Марина, кажется, усмехнулась:

— Сам ушел? Или…

Он ощетинился, как еж:

— Что или? Думаешь, выгнали? Меня?

— Ничего я не думаю, — сказала Марина. — Да не очень меня все это и трогает.

— Не очень? Раньше небось тронуло бы. А теперь…

— Раньше, теперь… Ты за этим и пришел, чтобы все снова ворошить?

Только минуту назад Илья готов был доказывать Марине, что люди — хамы, что его незаслуженно обидели, надеялся найти в ней участие, и вдруг ему стало все безразлично. У него не осталось ни физических, ни душевных сил что-то делать, кого-то обвинять или защищаться. Он безвольно уронил голову на руки и долго сидел неподвижно. Он, пожалуй, на время даже забыл о Марине, забыл, что она сидит рядом и смотрит на него.

Марина не спеша подошла к выключателю и зажгла свет.

И сразу все изменилось. Стало проще, реальнее и жестче. Точно в этой залитой светом комнате никаким иллюзиям не оставалось места.

Илья выпрямился, глухо сказал:

— Сядь посиди. И послушай… Я не вру — из доков ушел сам. Но ушел потому, что увидел: они не хотят такого бригадира, как я. Провернул это Марк Талалин.

Илья взглянул на Марину. Скажет что-нибудь? Или промолчит?

Она промолчала.

— Марк Талалин, слышишь? — крикнул Илья. — Этот подонок, который в ноги должен был мне поклониться за то, что я тогда взял его в бригаду. А остальные, идиоты, пошли за ним. Как холуи… «Перестраивайся, Беседин!» Из-за всякого дерьма я буду перестраиваться!..

Марина сказала:

— Не хами.

— Вот как?

Илья наклонился к ней, и она совсем близко увидела его злые глаза.

— Значит, и ты?

— Что я?

Ее глаза тоже не были добрыми, хотя она и сдержалась.

— И ты за Талалина?

Марина ответила:

— Мне нет до этого никакого дела.

— Но он же — подонок! Самый настоящий подонок! Подонок, ясно тебе?

Он выкрикивал оскорбления так, точно получал от этого наслаждение. И оттого, что лил грязь на Марка, и оттого, что задевал за больное Марину. Задевал? Ей больно? Было бы здорово, если бы она вдруг рассмеялась и сказала бы: «А мне-то что до того, какой он есть?»

Марина действительно засмеялась, но не так, как хотел Илья. Ее смех не был ни веселым, ни даже равнодушным. В нем было совсем другое. Что-то холодное, недоброе.

— Эх ты! — сказала она. — А я-то, дурочка, думала, что ты действительно сильный… Таких, как Марк, раз, два — и обчелся. Ты, Илья, и ногтя его не стоишь. Да если бы я…

Марина опустила голову. Волосы закрыли ее лицо. И Илье показалось, что она плачет. Но Марина поднялась и с тоской тихо проговорила:

— Если бы было можно, я поползла бы за ним на коленях… До тебя это не дойдет, Илья. Не знаю только, зачем я тебе об этом говорю. Наболело. А ты… Твоя судьба меня не трогает…

— Что ж тебе мешает ползти за ним? — резко бросил Илья. — Приползешь — может, и простит… За то, что со мной путалась. Или не простит, скажет: «Мне такая не нужна?» И коленкой под зад…

— Не старайся, Беседин. Больше, чем я сама себя, меня никто не оскорбит… Ты спрашиваешь, что мне мешает идти к нему? Многое мешает. Говорить тебе об этом не стану, все равно не поймешь. Скажу только одно: каждый должен расплачиваться за свои ошибки. Ты — за свои, я — за свои. Вот так… А теперь уходи, Илья, я все тебе сказала.

Он понял, что это — все. Встал. Поднялась и Марина. Они стояли совсем близко друг к другу — лицом к лицу. Илья видел, какие у нее усталые глаза. В них не было ни зла, ни неприязни. Кажется, не было в них ничего, и все же в ее глаза нельзя было не смотреть. И нельзя было не смотреть на ее губы, на руки, сцепленные пальцы. На шее; чуть выше ключицы, едва заметно пульсировала жилка. Когда-то он жадно целовал эту жилку, кажется, он и сейчас ощущает своими губами, как она вздрагивает.

Марина слабо улыбнулась..

— До свиданья, Илья. И знаешь что? Не надо расставаться врагами…

Расставаться? Нет! Пусть даже так, как раньше, видеть ее от случая к случаю, но только чтоб знать: пройдет день, неделя, месяц — и он ее снова услышит.

— Я не хочу! — сказал он. — Ты мне сейчас нужна, как никогда. Ты слышишь? Я не хочу уходить. Я останусь!

Она сказала:

— Нет.

— Нет, — сказал Марк. — Особенного желания быть бригадиром у меня нет. Становиться на место Беседина мне не совсем удобно. Илья может подумать, что я ждал, когда он уйдет.

Смайдов спросил:

— Тебя очень волнует, что подумает Беседин?

Марк чистосердечно признался:

— Да. Мне это совсем не безразлично.

— Может быть, объяснишь — почему?

— Разве это так трудно понять? — ответил Марк. — Мне кажется, каждый порядочный человек испытывал бы на моем месте затруднения…

— А у меня такое впечатление, что ты трусишь, Талалин, — прямо сказал Смайдов. — «Беседин подумает, Беседин скажет…» Беседина нет! Беседин сам себя вычеркнул из списков.

— Я не трушу, Петр Константинович, — тихо проговорил Марк. — Я просто ничего не хочу упрощать. За долгое время люди привыкли к методам работы Беседина. И коекому его будет не хватать.

— Будет не хватать железного кулака? — усмехнулся Смайдов.

Борисов, до сих пор молчавший, заметил:

— Ты действительно упрощаешь, Петр Константинович. Не все в Беседине плохо. И хорошо, что Талалин честно об этом говорит. Вот посмотри. — Борисов открыл блокнот, взял красный карандаш и подчеркнул несколько цифр. — Последняя декада… Бригада Беседина… Сто восемь процентов плана. Это уже без него. А вот предыдущая: сто шестьдесят девять! Это с ним. Красноречиво?

Он с досадой бросил карандаш на стол, стремительно прошелся по кабинету и остановился против Смайдова, сидевшего рядом с Марком. Смайдов спросил:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Хочу сказать только одно: мы с тобой допустили ошибку.

— А конкретнее?

— Конкретнее? Пожалуйста… Мы не смогли подобрать к Беседину ключика. И если хочешь знать, я жалею, что согласился с тобой…

— Жалеешь?

— А ты — нет? Помнишь, ты как-то говорил: «Вычеркнуть человека из списков легко, а вот снова включить его в списки — куда труднее». Помнишь?

— Да. И сейчас могу сказать то же самое. Потому что уверен: подобные встряски таким, как Беседин, идут на пользу. Представь другое. Мы пошли ему на уступки, сказали: «Нам не обойтись без тебя, Илья Семеныч. Мы видим, что ты зарвался, видим, что живешь не так, как надо. Но покорнейше просим тебя, останься».