Нотэ Лурье - История одной любви

— Кто вы? — резко спросил он.

— Знакомый… давнишний, — неуверенно пробормотал я.

— Знакомый, тем более давнишний, сам должен знать, — буркнул он. Но тут же я услышал приятный женский голос. Видимо, трубку взяла сестра Ехевед. Она сказала, что Ехевед Исааковны сейчас нет в Ленинграде. Несколько дней тому назад она уехала.

Я поинтересовался, когда она вернется.

— Этого я не знаю. Всего доброго. — И в телефонной трубке раздались короткие гудки.

Настроение у меня окончательно испортилось. И надо же было так случиться, чтобы именно теперь, когда впервые за девять лет попал в Ленинград, когда буду здесь выступать, она уехала. Какое-то фатальное невезение. От моих надежд ничего не осталось. Вконец расстроенный, я долго гулял по набережной Невы.

Мои первые выступления — в помещении Театра Ленсовета и во Дворце культуры имени Горького — прошли намного успешнее, нежели я мог ожидать. И чем лучше они проходили, чем теплее меня принимала публика, тем больше я жалел, что Ехевед при этом не присутствует.

Первые выступления явились как бы прелюдией к главному — концерту в Большом зале филармонии, где должна была присутствовать музыкальная общественность Ленинграда.

Целый день моросил дождь, и это меня очень беспокоило. Климат, и без того влажный, очень влияет на голос виолончели. Этот инструмент чувствителен и к жаре, а особенно к сырости. Инструмент нужно оберегать от простуды, как маленького ребенка. Я держал виолончель завернутой в шелковое полотно и большую шерстяную шаль. И носил всегда сам. Единственная вещь, которую никогда никому не доверял.

Большой зал филармонии был переполнен задолго до концерта. Нигде ни одного свободного места. Это уже в известной мере предопределяло успех. Аншлаг придает артисту больше уверенности, поднимает настроение и вызывает прилив сил, творческой энергии. И публика воспринимает значительно лучше, когда зал полон. Получается как бы цепная реакция.

Я долго гулял перед тем, как отправиться в филармонию, стараясь обрести полное спокойствие и бодрость духа. Но когда вышел на сцену и, как в тумане, увидел море людских голов в огромном зале, смычок в руке дрогнул.

Первое отделение начал знаменитым Концертом для виолончели Дворжака. Играл по памяти и очень боялся что-то пропустить, разойтись с оркестром. На этом было сосредоточено все мое внимание. И тем не менее я всем своим существом почувствовал неодолимое желание посмотреть в зал, словно там кто-то ждал моего взгляда.

Обычно, когда актер выступает, он ориентируется на пару внимательных, увлеченных глаз в зале, следит, как они его воспринимают. Это придает ему мужества, поднимает настроение. В этом зале мне тоже нужны были такие добрые глаза. И, к своей радости, я сразу же увидел в третьем ряду сверкающие, полные восторга, удивительно знакомые глаза.

Сердце бешено заколотилось. Ехевед! Но она уехала. Ее нет в городе. И она здесь. Пришла… Моя первая, моя единственная любовь!.. И меня охватила неизведанная еще — ведь она слушала меня в первый раз — сила вдохновения. Все свои чувства, всю свою душу я вкладывал в игру. Я играл для нее. Только для нее. А она не сводила с меня счастливых глаз и улыбалась. Красивый мужчина, сидевший рядом с ней — в нем я узнал мужа Ехевед, — тоже горячо аплодировал.

Я был счастлив!

Во втором отделении все свои чувства, весь темперамент я вложил во Вторую сюиту для виолончели соло Баха, Сонату для виолончели с фортепиано Бетховена, адажио Шостаковича.

Ехевед сидела как зачарованная. Ее лицо светилось от восторга. После каждой пьесы они с мужем горячо аплодировали, и эти аплодисменты были для меня самыми дорогими, самыми желанными.

Когда концерт закончился, меня охватил страх. Неужели это было прощание, и, быть может, прощание навсегда…

Я готов был бежать за ней вслед в фоне, догнать, остановить, обменяться хоть несколькими словами. Но это невозможно. Ехевед не одна.

«Довольствуйся тем, что она тебя слушала, что ты видел ее, — сказал я себе. — Ты ведь и на это не надеялся. Неужели мало того счастья, которое ты только что получил?!»

Я стал переодеваться. И это заняло у меня гораздо больше времени, чем обычно. Только через полчаса вместе с товарищами по консерватории я вышел из филармонии и неожиданно увидел стоявших на тротуаре Ехевед с мужем.

— Соля! Ведь это ты!.. Это действительно, ты! — воскликнула она, сжимая мне руку. — Тот же самый Соля, что тогда… И другой… Ты меня узнал? Со сцены? Правда? Ах, какая радость! Такой триумф! Поздравляю тебя.

Я поблагодарил ее за добрые слова и с удовольствием отдал охапку цветов, которые бросали на сцену.

Эти скромные букетики гораздо милее моему сердцу, чем роскошные корзины, увитые лентами.

Ехевед прижала цветы к лицу. Она была тронута.

— Подумать только… Будто на празднике. Тебя засыпали розами… Когда мы шли на концерт, я и подумать не могла, что виолончелист Соломон Зоненталь — это тот молоденький комсомолец Соля, который репетировал с пионерами марш Буденного… Познакомься, пожалуйста, Соля, с моим мужем. Геннадий Львович тоже очарован твоей игрой.

Ее муж, высокий, широкоплечий, с умными черными глазами, крепко пожал мне руку и сказал, что Ехевед и он очень благодарны за наслаждение, доставленное такой своеобразной интерпретацией их любимых произведений. Они очень хотели бы видеть меня сегодня в их доме и просят не отказать в этой просьбе.

Такого я не ожидал, растерялся и, поблагодарив, ответил, что мне неудобно их беспокоить.

— Соля! Как ты можешь?! Своим присутствием ты доставишь нам огромную радость! — сказала она, решительно взяв меня под руку. — Идем к нам. Геннадий Львович, к твоему сведению, тоже сегодня именинник. Он награжден третьим орденом Трудового Красного Знамени. Вот мы все вместе и отметим твой успех и успех Геннадия! Пойдем, пойдем! Мы живем в двух шагах отсюда, на улице Лассаля.

Я извинился перед своими товарищами и, бесконечно счастливый, пошел с Ехевед и ее мужем.

«Вот он ей ровня, — подумалось мне. — Что я по сравнению с Геннадием Львовичем!»

— Какое счастье, что мы с тобой, Геннадий, не задержались в Москве, — радостно говорила Ехевед, — и что тебе удалось достать билеты на концерт. А то бы я даже не знала, что мой давнишний знакомый сейчас известный виолончелист.

Их просторная квартира на втором этаже красивого дома была обставлена со вкусом. Во всех комнатах стояли шкафы с книгами. В них были и старинные фолианты, и новые издания, монографии, литература по военным вопросам, по живописи и музыке, энциклопедии, справочники, словари, атласы…

Ехевед суетилась, словно не зная, как лучше принять гостя. Она была очаровательна, еще более очаровательна, чем прежде. Оживленно говорила, смеялась и не переставая радовалась моему успеху, будто в нем была и ее заслуга.