Василий Дюбин - Анка

Старик приносил мне еду и кипяток в кружке. Рассказывал, что немцы каждый день расстреливают у обрыва и пленных, и местных жителей. Закипела во мне злость, я и говорю ему, старику:

— Папаша, надо мне за дело браться. Надоело взаперти томиться. Когда поведут кого из наших к обрыву, скажи…

Это было вчера вечером… Лежу я под хворостом и слышу, кто-то в сарай вошел, тяжело дышит и этак тихо говорит: «Повели, сынок… Сначала трое двоих повели, а сейчас двое одного погнали… Раздетого погнали…» Это вот его, Паука, гнали. Схватил я свой карабин, поблагодарил старика за хлеб-соль и промеж деревьев, хоронясь за стволами, вслед… Смотрю: стоит Паук со связанными руками. Немцы автоматы на него направили. Где-то близко раздались короткие очереди из автоматов. Тут я из карабина два свинцовых плевка послал. Немцы упали. Я подбежал к Пауку, шепчу ему:

— За мной… за мной… — а он стоит, как обалделый. И только я развязал ему руки, слышу позади себя:

— Хальт!.. Хенди хох!..

Спасибо, голова моя, мигом дело, быстро сработала. Я пошел на хитрость: поднял руки, моргнул Пауку, будь, мол, наготове, повернулся к немцам. А они подают мне знаки: «Карабин брось»… Что-ж, хитрить, так до конца хитрить. Бросил карабин. Немцы подошли к нам… И тут я враз опустил руки, вцепился одному фрицу в горлянку. Но он, аспид, успел два раза садануть меня. Раз в зубы угодил, другой — в глаз. Тогда я так даванул, — он сжал в кулак пальцы, — что у него пузыри на губах показались.

— А второй? — спросила Анка.

— Я его прикончил, — сказал Паук.

— Здорово, — похвалил Краснов, жуя губами ус.

— Шинель-то у тебя не по размеру, — заметил Васильев, глядя на Паука.

— Как раз подвернулся под руку плюгавенький фриц.

— Да и времени не было выбирать, — сказал Бирюк. — Это не в магазине. Тут уж хватай, какая попалась, и уноси скорей ноги.

— Шинель подберем. А вот куда мы определим Паукова? — и Васильев посмотрел на Кавуна. — В охрану пока зачислим?

— Хай пока в охрану, — Кавун поднялся. — Ходимте до свого куреня. Хлопцям треба видпочиты.

— Пошли. Идем, Анка, с нами, — сказал Васильев.

Выйдя на свежий воздух, он спросил Анку:

— Как тебе новичок?

Анка пожала плечами.

— Мне его глаза не нравятся. В них или испуг, или… что-то… Трудно определить.

— Человека враз не розкуштуешь, — заметил Кавун.

— Это верно, — согласился Краснов.

Рокот авиамоторов в морозном воздухе почти не прекращался. Над горной полосой летали и советские и немецкие самолеты. Летали и днем и ночью. Партизаны были свидетелями не одного воздушного боя.

Днем из-за перевала показывались высоко в небе советские самолеты, охраняемые истребителями. Они шли на Краснодар, Майкоп и Армавир бомбить вражеские тылы и аэродромы.

Ночью в воздух поднимались со своих баз легкие бомбардировщики У-2. Они обрабатывали передний край противника, сбрасывая на траншеи и блиндажи термитные бомбы. Ночные бомбардировщики были грозой для немцев, они наводили на них панический ужас, лишали отдыха, беспокоили до самого рассвета.

— Рус фанера-авион? Уф!.. — вспоминали пленные немцы, при этом зябко ежились и трясли головами. Видно, здорово насолили им У-2.

Как только наступала ночь, все воздушное пространство горной полосы наполнялось булькающим рокотом моторов. Это неутомимые труженики, ночные бомбардировщики У-2, принимались за свое дело. Прислушиваясь к знакомому рокоту, партизаны говорили:

— Наши «буль-буль» прилетели.

— Теперь фрицы, словно крысы, по норкам разбежались.

Как-то Анка стояла возле медпункта. На ее поднятое кверху лицо падали крупные снежинки и тут же таяли, превращаясь в капельки воды, стекавшие к подбородку. Анка ничего не видела в мутно-белесом небе, но жадно слушала мягкий рокот моторов. Частый перестук зенитных пулеметов и глухие взрывы термиток постепенно становились глуше, словно отодвигались.

Анка хотела уже было пойти в хижину, взялась за дверную скобу, но так и застыла на месте, напряженно вглядываясь в мутное небо. Там что-то вспыхнуло и погасло.

«Может, мне показалось?» — подумала Анка.

Но вспышка повторилась с большей силой, и яркое пламя, разгораясь, раздвинуло на несколько метров вокруг себя ночную темень. Через минуту, падая с высоты и полыхая огромным факелом, мимо базы партизан с шумом пролетел самолет и упал за высоким гребнем увала, покрытого густым лесом. Анка, крепко сжимая в руке дверную скобу, все еще смотрела в ту сторону, куда только что упал ночной бомбардировщик У-2, охваченный пламенем.

Кавун, проверив сторожевые посты, возвращался в ущелье. Проходя мимо хижины медпункта, он заметил Анку, подошел к ней.

— Чего не спишь?

— Юхим Тарасович… Один наш самолет…

— Бачив, — сказал Кавун.

— Но ведь летчик, наверное, сгорел?

— А может, и сгорив, раз его литак подпалыли. На войне так: или враг нас или мы врага. Ясно, дочка?

— Ясно, — вздохнула Анка.

— Ото ж иди видпочивай.

Зенитные орудия и пулеметы немцев открыли сильный огонь. Трассирующие пули, оставляя за собой светящийся след, густо прошивали воздух. Это было похоже на огненный ливень, только вопреки всем законам природы сверкающие струи не падали вниз, а потоками устремлялись в темное небо.

Летчик Орлов, хладнокровный и никогда не терявший самообладания, вел свой самолет как раз туда, где бушевал свинцовый ливень. У него остались две бомбы и надо было подавить пулеметные гнезда противника.

Он видел, как его товарищи, отбомбившись, выпустили по одной зеленой ракете. Это означало, что они уходят за перевал, на базу. Но Орлов не изменил курса, он вел самолет на цель.

И вот, когда цель была совсем близко, летчик почувствовал, как что-то обожгло правую ногу чуть повыше колена. Потом боль отдалась в голове, будто кто-то вонзил в мозг острие булавки.

«Неужели ранен?..» — он попробовал согнуть в колене ногу, потянул на себя; нога не повиновалась.

Вдруг яркая вспышка ударила по глазам, ослепила на мгновение. Орлов зажмурился. Через две-три секунды он открыл глаза. Пламя бушевало уже над его головой. Сбросив бомбы, Орлов пролетел еще немного, напряг все силы и вывалился за борт самолета.

Парашют раскрылся так близко от земли, что Орлов неизбежно разбился бы. Он поздно вырвал кольцо. Но, к его счастью, шелковый купол парашюта зацепился за крону высокой пихты. Ветви, ломаясь, затрещали и замедлили падение. Достав из кармана перочинный нож, летчик поспешно обрезал стропы и пополз. Снег, валивший крупными хлопьями, заметал след.

Весь остаток ночи Орлов с короткими передышками полз лесом по снегу. Надо было как можно скорее и дальше отползти от места приземления. Он попытался встать на ноги, цепляясь за гибкие стволы молодого дубняка, но не смог. От нестерпимой боли в ноге закружилась голова, и несколько минут Орлов лежал на снегу без движения.