Василий Дюбин - Анка

— За что?

— Будто я твоего Яшеньку в соблазн вовлекаю… Ох, уморил меня Кузьмич… больше смеяться не могу…

— Он у меня большой шутник, и ты не обращай внимания на его шутки. Ты домой?

— Домой.

— А я в сельсовет, значит — по пути. Идем, провожу тебя, — и она взяла ее об руку. — За Яшу я спокойна. Он у меня святой. Божье теля. На девок не заглядывается.

— Это ты верно говоришь, что он божье теля, — разочарованно сказала Дарья.

…А в полночь, когда ложились спать, Анка спросила Орлова:

— Что там у тебя за амуры с Дарьей?

— Ничего… Положительно никаких амуров.

— Смотри у меня… — и она ласково пошлепала его по щеке.

Все складывалось в личной жизни Николая так, как он и мечтал еще в пути, возвращаясь из Чехословакии на Родину. Он получил хорошую работу, а рядом, за стеной, жила хорошенькая девушка. Она относилась к нему с исключительным вниманием и горячей нежностью любящей сестры.

Семен Семенович определил Николая на буксирное судно учеником к опытному механику. Вначале Николай заупрямился, ссылаясь на то, что ему будет трудно справиться, но Семен Семенович стоял на своем:

— Глупости слышу от бывалого воина. Танковые моторы знаешь?

— Приходилось знакомиться с ними в танковых мастерских.

— Значит, и судовой двигатель освоишь.

Николай продолжал мяться. Тогда Семен Семенович ударил его по самолюбию:

— Какой же ты после всего этого гвардеец?.. Струсил?..

И Николай сдался. Он сказал Семену Семеновичу:

— Вы правы. При желании всего можно достичь.

— Такой образ мыслей мне нравится. Пиши, борода, заявление и пойдем в отдел кадров оформляться.

Свободное время Николай и Олеся проводили вместе. Пока можно было купаться, ходили на пляж, а с наступлением осенних холодов посещали кино, театр и читальный зал городской библиотеки.

Зимой Николай заскучал… Буксир отдыхал в доке в ожидании солнечной весны, у Николая было сравнительно много свободного времени, а у Олеси — в обрез. Днем она работала в парикмахерской, а вечерами посещала курсы радисток. Это была ее давнишняя мечта, зародившаяся в Туапсе, где она занималась в кружке радиолюбителей, — сменить надоевшую работу мастерицы дамского салона парикмахерской на заветный ключ радистки, и теперь она осуществляла свой замысел.

С того дня, как Олеся поступила на курсы, Николай редко виделся с ней и стал угрюмым, замкнутым. Только по выходным собирались втроем у Олеси, пили чай. Олеся и Семен Семенович играли в домино, шутили, смеялись, а Николай молчал, уткнувшись в газету. Олеся пристально наблюдала за ним, была рассеянной и часто проигрывала Семену Семеновичу. Заметив нервное состояние Николая, спросила его:

— Ты не болен ли?

— Здоров, — хмуро ответил Николай.

— Неправда.

— Правда.

— Отчего же ты такой грустный?.. Раздражительный?.. Может, кто-нибудь причинил тебе боль?..

— Кто же причинит мне боль, кроме тебя?

Олеся и рот открыла от удивления.

— Нет, ты и в самом деле нездоров. Поди ляг в постель.

— Вот теперь ты заговорила понятным языком. Спокойной ночи, — и направился к выходу.

— Николай! — хотела остановить его Олеся, но он не отозвался, хлопнув дверью.

«Да что же это с ним стряслось такое?..» — задумалась Олеся, опускаясь на стул.

В другой раз он за целый час не промолвил ни одного слова и молча удалился. Молчала и Олеся, она что-то записывала в общую тетрадь и украдкой взглядывала на Николая. А когда он ушел, Олеся увидела под стулом лист бумаги, свернутый вчетверо. Она подняла его, развернула и узнала почерк Николая. Он писал:

«Тебе не так нужны были курсы, как то, чтобы избавиться от меня. А почему бы не сказать правду в глаза, что я наскучил и надоел тебе? Что твое сердце занято другим, более достойным человеком? Так было бы благородно и человечно. Хитрость и лукавство не украшают человека, напротив, они позорят его.

А сколько я, глупый, думал о тебе, с каким нетерпением ждал окончания войны, надеялся построить с тобой наше счастье. Ведь я еще никого не любил. Ты — моя первая любовь. Я полюбил тебя еще там, на фронте, и бережно пронес твое имя в своем сердце сквозь свинцовый ливень и бушующее пламя войны. И вот… обрезался. Обманулся в своих надеждах. Что ж, насильно мил не будешь».

Олеся долго размышляла над письмом Николая, но ни до чего додуматься не могла.

Мысли одна за другой возникали в голове, переплетались, путались.

Прошла неделя, другая, а Николай не заходил. Олеся только слышала его твердые гулкие шаги за дверью, когда он торопился на работу и возвращался домой. Однажды, заслышав его торопливую походку в коридоре, Олеся распахнула дверь и позвала его к себе. Он вошел и, не дожидаясь приглашения, сел на стул.

— Нам нужно выяснить наши отношения, — спокойно сказала Олеся, садясь на стул против Николая.

— Слушаю…

Олеся положила перед ним исписанный лист бумаги:

— Узнаешь?

Николай молча кивнул.

— Хорошо. Ты упрекаешь меня в том, что я не умею говорить правду в глаза, хотя я тебе еще ни в чем не солгала. Согласна с тобой, что хитрость и лукавство не украшают человека. Но в чем же я хитрила или лукавила?

Николай, опустив глаза, безмолствовал.

— Тогда почему же ты, человек чистой и прямой души, не поговорил со мной с глазу на глаз и не сказал своей правды мне прямо в лицо, а украдкой подбросил под стул вот эту глупую писульку? Почему?

Николай вскинул голову и обдал Олесю жарким блеском глаз:

— Да, потому, что я глупею от любви к тебе!.. — он схватил ее за руки и горячо прошептал: — Пьянею и глупею… Как хмельной хожу… В глазах мутится… Если бы ты знала, Олеся, как я люблю тебя… Мне трудно дышать без тебя… — он рванул ее за руки, привлек к себе, обнял порывисто, как налетевший шквал, и стал обжигать ее лицо страстными поцелуями.

Олеся оттолкнула его, вскочила со стула и отошла к окну, поправляя смятую блузку. Николай сунул в рот папироску и стал трясущейся рукой чиркать о коробок ломавшимися спичками.

— Вот что… — строго заговорила Олеся, не поворачивая головы от окна. — Если ты не хочешь потерять моего уважения и дружбы, больше не позволяй себе таких грубых выходок. Они неприятны и оскорбительны.

— Что же я могу с собой поделать? — глухо промычал Николай, глядя в пол.

— Взять себя в руки. Опереться на гвардейскую выдержку.

— Ну, заладили… Семен Семенович о гвардейской чести толкует и она о том же. А если я люблю тебя? А если я полюбил впервые в жизни и с первого взгляда?

— Любовь с первого взгляда — чепуха… пустые слова.

— Чепуха?

— Да, — Олеся обернулась и увидела, как в его глазах засветились недобрые огоньки.

— Че-пу-ха?..

Олеся не отозвалась. Лицо Николая стало хмурым, свирепым.