Юрий Смолич - Рассвет над морем

— Правильно! — в один голос подтвердили присутствующие.

— Я надеюсь, товарищи, вы давно уже догадались, что на заводе есть подпольная большевистская организация и что некоторые большевики — ваши товарищи, рабочие завода Гена — живут и работают среди вас, а кое-кто из них сейчас, возможно, даже пьет вместе с вами чай.

В ответ раздался смех. Ну конечно! Кто же этого не знал? Ведь каждый из беспартийных не раз думал про своего товарища, напарника по станку или соседа по квартире, что тот большевик. Или наверняка знал это: вместе же на заводе работали, вместе в воскресенье ходили на море удить рыбу. Какие же могут быть секреты между товарищами?

— Так вот, товарищи! — быстро продолжал Ласточкин, спеша использовать перемену в настроении, о которой ясно говорил дружный смех. — Самое ответственное и самое опасное задание дают каждому из вас, передовых пролетариев, наш Военно-революционный комитет и подпольный большевистский центр. Разрешите ли, товарищи, передать Ревкому и большевистскому подпольному центру, что все вы с честью выполните это боевое задание?

— Просим!.. Передайте! — крикнули несколько человек, и Ласточкин сразу понял, что это коммунисты.

— Раз надо, так надо, — поддержал еще кто-то.

— Передайте!.. — послышалось еще несколько голосов.

— Только вы должны уяснить себе заранее, — сказал Ласточкин, — что рабочему завода Гена невозможно проникнуть на другое предприятие незамеченным, тем более — проводить там подпольную организационную работу: шпики сразу же выявят вас. Поэтому приказ Ревкома таков: тот, кто пойдет на другой завод, должен взять расчет на заводе Гена и поступить туда, где он должен проводить работу как организатор подпольной военной группы.

Снова по столам покатился шум. О такой перспективе никто не подумал, и слова Ласточкина кое-кого ошеломили.

— Вполне естественно, — продолжал Ласточкин, не давая увеличиться шуму, — здесь каждый сам должен выбирать: кому где сподручнее, где у кого есть широкие товарищеские связи, где легче устроиться на работу. Товарищ Арон завтра всех опросит. Каждый пусть скажет, куда ему лучше всего идти, а наши подпольные большевистские организации помогут ему устроиться на работу. Вы же понимаете, товарищи, — снова улыбнулся Ласточкин, — что наши подпольные организации действуют везде и вы не будете одиноки на новом месте. Понятно, товарищи?

— Понятно! — ответили теперь уже почти все.

— А кто по тем или иным причинам все же не сможет пойти, тот, конечно, останется и дальше работать на заводе Гена, в дружине имени Старостина. — Он неожиданно подмигнул. — В дружине имени Старостина сейчас будет ой-ой-ой сколько работы! Ведь в ней не должно уменьшиться количество бойцов, и на место тех, кто выйдет из дружины, немедленно должны быть завербованы новые товарищи. Сейчас в дружине полтораста бойцов и завтра должно быть полтораста. Ясно, товарищ Арон?

— Ясно… — не сразу и почему-то даже вздохнув, ответил Арон Финкельштейн со своего места.

Ласточкин шутя погрозил ему кулаком.

— Тебе, Арон, действительно будет сейчас много работы. Но не больше, чем любому из товарищей, которые пойдут на другой завод. А теперь, товарищи, — снова обратился он ко всем, — у меня есть важная просьба к каждому из вас. Кое-что из нашего разговора вам необходимо забыть, навсегда забыть, как будто его и не было. Прежде всего необходимо забыть, что Арон — командир дружины имени Старостина, забыть лицо, имя и адрес каждого присутствующего здесь и вообще всех бойцов отряда, — забыть о сегодняшнем нашем разговоре. Это называется — конспирация, товарищи, и каждый из вас — конспиратор. Вот этого не забывайте никогда! А меня… меня тоже забудьте, как будто я и на свет не родился. Понятно, товарищи?

— Понятно!

— Разрешите один вопрос, — послышалось из угла.

Ласточкин взглянул: в углу с поднятой рукой стоял коренастый, жилистый рабочий, в гимнастерке без пояса, задубевшей от масла и гари, с буйной копною русых волос, повязанных узким ремешком, чтобы они не падали во время работы на глаза. Он выглядел немного старше, чем другие, а в его фигуре чувствовалась военная выправка.

«Токарь, — машинально определил его профессию Ласточкин, — и, наверно, из демобилизованных фронтовиков».

— Прошу, давайте ваш вопрос, — сказал Ласточкин, но сердце у него екнуло: неужели это будет тот «сакраментальный» вопрос, который подбрасывают в конце проныры меньшевики?

Нет, лицо рабочего не говорило о скрытом коварстве.

— Скажите, товарищ из подпольного большевистского центра, — сказал токарь с военной выправкой. — Вот мы все тут рабочие, пролетарии, и хотя не члены большевистской партии, которая сейчас в подполье, но пролетарское дело нам дороже всего и ленинскую большевистскую программу мы принимаем всем сердцем, а за революцию готовы в огонь и в воду. Так почему же, разрешите вас спросить, почему большевистский подпольный центр, который правильно доверяет нам, хотя мы люди и беспартийные, присылает к нам на такую важную, политическую, я бы сказал, беседу, по такому большому, я бы сказал, делу… хорошего человека, ничего не скажешь, ну, например, вас, — а вот почему не придет поговорить с нами сам товарищ Николай? — Рабочий ударил себя рукою в грудь. — Мы ведь знаем, что у нас в Одессе сейчас главный большевик — товарищ Николай. Я не скажу за всю Одессу. А за наших старых старостинцев, то есть бойцов дружины Старостина, могу сказать: они это знают! Знает народ, которому революция дорога: товарища Николая прислал Ленин в Одессу разговаривать с пролетариатом и поднимать его на контру и Антанту. Почему же он сам не придет?

По столам прокатился шум.

— А конспирация? Ты же слышал сейчас! — прозвучал чей-то голос.

— Дурень ты, Кирило! Чтобы его шпики выглядели… — отозвался другой.

— Только и мечтает он о том, чтоб с Кирилом Ващенко побеседовать! — крикнул кто-то еще.

Однако послышались голоса, поддержавшие вопрос:

— А почему бы и не побеседовать? Что он, боится нас?

— Такое дело доверяет, а показаться не может!

— Правильно говорит Кирило… Он нас знает — почему бы и нам его не знать?

Ласточкин внимательно следил за всем происходившим, быстро переводя взгляд туда, где раздавались голоса. Они звучали со всех сторон. Перед ним сидели люди, которым поручалось дело всеобщего восстания. Условия конспирации не позволяли ему открываться даже товарищам по борьбе. А сейчас перед ним были именно они. Однако престиж партии в рабочих кругах — выше всего. Между партией и народом самое дорогое — взаимное доверие. И ничто так не гарантирует преданность, как доверие.

— Ну что ж, — сказал Ласточкин, — если на то пошло, давайте познакомимся: я — Николай.