Юрий Смолич - Рассвет над морем

Когда шум, сквозь который прорывались возгласы: «Верно!», «Правильно!», «Пускай Совет даст о себе знать!» — ослабел, Вариводенко воспользовался минутой относительной тишины и поспешил дать разъяснения.

— Совет депутатов, панове громадяне, не существует. Правительство пана гетмана не разрешило его легальной деятельности, и вообще никому не известно, есть ли он, или, может быть, его и совсем нет…

— Врешь! — неслось со всех сторон. — Есть Совет! Только в подполье! Пускай выходит из подполья! А не то из подполья скажет свое слово! Пускай руководит стачкой!

«Куренные» засвистели и завизжали:

— В Брянском лесу твой Совет!

Но их заглушили другие голоса. Эти голоса кричали:

— В Совете меньшевики верховодят! Еще раз продадут, как при немцах продали!

Снова поднялся шум и никак не мог улечься. «Куренные» свистели и орали, из пролета тоже неслись выкрики. Кто кричал: «Пускай Совет скажет свое слово!» Кто: «Вон из Совета предателей!»

Ласточкин толкнул локтем Куропатенко.

— Ну, Куропатенко, — сказал он, — придется тебе. Тебя знают и будут слушать. Не говори о том, что ты большевик, — слишком тут много «куренных» и всяких шпиков, — но что надо сказать, ты знаешь…

Куропатенко молча кивнул и стал протискиваться сквозь толпу, плечом пробивая себе дорогу. Машинально и Ласточкин двинулся за ним. Оглядываясь, он видел, что несколько рабочих из разных концов таким же образом таранят толпу, пробираясь ближе к платформе. Вид у них был сосредоточенный и решительный, иногда они переглядывались друг с другом. «Наши!» — понял Ласточкин и вдруг весело засмеялся.

— А ты зубы не скаль! — сразу же прикрикнул на него какой-то угрюмый пожилой рабочий. — Это тебе не смешки, дело серьезное!

Рабочего в бушлате члены Учкпрофсожа тем временем все же столкнули с платформы. Теперь он барахтался среди «куренных» и тех, кто пытался ему помочь: одни тащили его куда-то в одну сторону, другие вырывали его из их рук и тянули к себе. Бушлат был на нем уже расстегнут и воротник разорван.

Но Куропатенко не успел еще добраться до вагона, как на платформе, неизвестно откуда, снова появился непрошенный и не просивший слова оратор.

Это был уже старичок. Вскарабкавшись на платформу и встав перед толпой, он скинул свой старенький, потрепанный кожаный картузик, и его примятые околышем седые волосы упали ему на лоб, на очки в тонкой железной оправе. Он поправил прядь заскорузлыми пальцами, изъеденными зелеными и рыжими пятнами кислоты, и поднял руку. Был это, очевидно, старый слесарь и многим известный человек, так как со всех сторон послышались возгласы:

— Кондратьич объявился! Гляди, Кондратьич хочет говорить!

Старый слесарь Кондратьич заговорил, и хотя голос у него был тихий, слышно его было всем, потому что в галерее сразу же водворилась тишина.

— Имею вопрос к нашему уважаемому руководству, — сказал старичок вежливо, даже отвесив поклон в сторону главарей Учкпрофсожа.

— Спрашивай, Кондратьич! — закричали в толпе. — Спрашивай! Пусть хоть старому человеку правду скажут!

Но тут же раздались и другие голоса:

— А чего спрашивать? А что старик хочет узнать?

— За бога и церковь интересуешься, старичок? — долетела насмешливая реплика.

Старичок откашлялся и поправил очки.

— Нет, — все так же тихо и вежливо продолжал он. — Про бога и церковь тоже вопрос имею, но сейчас не ко времени о божественном речь вести. Дозвольте спросить вот о чем…

Он на мгновение умолк, снова поправил очки, но толпа ждала, а на кого-то зашумевшего сзади шикнули.

— Были здесь у нас и, натурально, по всей Украине интервенты немецкого кайзера Вильгельма и австрийского монарха Франца Иосифа, да только на сегодняшний день от них мало что и осталось…

В толпе прокатился смех.

Старичок переждал, пока смех утихнет, и продолжал:

— А теперь вот вся буржуазия нашего города — и правде и господу богу вопреки — снова поджидает иноземной интервенции от короля английского, от короля итальянского, а может, и от самого президента американского. Вон на Малом рейде — о том люди говорят, а в точности сказать не могу, потому сам не видел, проживая здесь, возле Чумки, и ходить далеко, к морю, по причине болезни ног не гожусь, — будто бы стали уже на якорь корабли и американские, и английские, и итальянские…

— Французские! — закричали из толпы.

— Английские, — возразил кто-то в другом конце.

— И французские, и английские, и итальянские!

— Брешешь! Итальянских нету!..

Пока в толпе спорили, какие стоят на рейде корабли, старичок приглаживал волосы и поправлял очки — они все сползали ему на кончик носа. Но только галерея притихла, он сразу же этим воспользовался.

— Так вот, спрашиваю я: а на что нам снова интервенция? Разве ж это по человеческому и по божескому закону? Зачем они сюда идут? Разве мы в своей хате сами не можем порядок навести?

Старичок адресовал этот вопрос к руководителям Учкпрофсожа и даже еще раз вежливо поклонился в их сторону. Но в галерее теперь кричали, казалось, уже все: вопрос поставлен в лоб, и вопрос основной. Напрасно слесарь Кондратьич снова поднял руку, напрасно и Вариводенко надсадно что-то кричал — ни он, ни Кондратьич остановить шума уже не могли.

В эту минуту рядом со старым слесарем на платформе оказался Куропатенко. Появление нового человека на трибуне утихомирило взволнованную толпу.

Куропатенко тоже многие узнали. Его приветствовали подбадривающими возгласами:

— А ну, скажи ты, Иван Митрофанович! Пускай механик скажет! Даешь, Куропатенко.

Куропатенко начал:

— Братцы! Старый Кондратьич сокрушается: справимся ли мы без чужой помощи и совета? А я скажу так: сами себе дадим совет, если наши дела будет решать наш Совет!

Народ захохотал, и в разных концах раздались аплодисменты: игра слов пришлась всем по сердцу, в нее вложен был ясный политический смысл.

Куропатенко еще крикнул, стараясь перекричать шум:

— Требуем легализации Совета! За это и бастует город. Если присоединимся к всеобщей забастовке, то и добьемся, чтобы Совет действовал легально и руководил нашей жизнью.

Голос его потонул в выкриках и свисте, и «куренным», которые давно уже тащили его за полы пальто, удалось-таки стащить его с платформы вниз. Он упал прямо на Ласточкина, который протиснулся уже к самой трибуне. Но «куренным» не привелось учинить над Куропатенко расправу, так как те рабочие, которые одновременно с Ласточкиным пробивались сквозь толпу, были уже у платформы и сразу же заслонили Куропатенко от разъяренных «куренных».

Толпа гудела, толпа грохотала, толпа бесновалась. Выкрики, гогот, свист неслись со всех концов. Не под силу было Вариводенко, даже с помощью мегафона, успокоить буйное настроение своей профсоюзной массы.