Ефим Пермитин - Три поколения

Унтер-офицер, точно собираясь просушить написанное комендантом, взял с письменного стола тяжелое, мраморное пресс-папье с блестящей никелированной ручкой и подошел к креслу полковника.

Широкий затылок полковника прорезали клетки морщин. Хрящеватое ухо с припухшей жирной мочкой в серебряном ворсистом пушку. Солнце сквозь тонкую золотистую портьеру бросало лимонные блики на стены, на блестящий желтый череп полковника.

Окаемов наметил место удара: на темени полковника, как у ребенка, была впадина величиной с копейку.

«Подпишет, поставит точку… — Тяжелый пресс холодил руку. — Приказ полку исправлю по-своему…»

В дверь постучали. Окаемов вздрогнул, как от выстрела.

— Войдите! — сказал полковник, не поднимая головы.

В кабинет вошел ординарец. Молодое, безусое лицо его было потно.

— Начгар приказал доложить господину полковнику, что через полчаса полк прибудет к тюрьме. По станицам объявлена тревога, — задыхаясь, отрапортовал ординарец начгара.

По дряблому, отечному лицу полковника проплыла торжествующая улыбка.

Окаемов с трудом удержал вздох, с сожалением покрутил в руке тяжелый пресс и тихонько положил на стол.

«Через полчаса! Через полчаса!» — звенели в ушах слова ординарца.

Полковник поднял веселые глаза на Окаемова и, не сдержав радостного чувства, громко сказал:

— Сама судьба избавляет нас от этой сволочи. Идите, Окаемов.

— А приказ, господин полковник? — все еще цепляясь за возможность «поправить» приказ коменданта, спросил Окаемов. — Прикажете отправить?

— Не нужно. Можете идти. И прикажите немедленно исправить телефон.

Михаил Окаемов захватил папку с бумагами и вместе с ординарцем вышел из кабинета коменданта.

У коновязи стояла потная гнедая лошадь ординарца.

«Конь нам очень нужен!»

Окаемов швырнул папку с бумагами в зелень садика, развязал поводья и птицей влетел в седло.

Лошадь вынесла его на площадь. Ворота тюрьмы были раскрыты. Толпа полураздетых людей сваливала в кучу оружие.

Не в силах сдержаться, Окаемов ликующе закричал:

— Товарищи! Товарищи!

Красивого, мужественного всадника на разгоряченной скачкою лошади окружили большевики.

— Свой!.. Комитетчик! Комитетчик! — облетели толпу радостные возгласы.

Бледные, испятнанные тюремными палачами лица их сияли восторгом. Мужчины сняли Окаемова с лошади, хватали за руки. Алеша Белозеров проскользнул сквозь горячую толпу к жарко дышавшему коню Окаемова, схватил за повод с явным намерением не уступать его никому.

Женщины плакали, гладили коня, целовали его ноздри. Сдерживаемый вихрь чувств, переполнявший сердца людей от ощущения свободы, голубого неба и яркого солнца над головой, вылился на первого прискакавшего им на подмогу из города. Радость измученных, обреченных людей была так велика, что прибытие одного всадника они встретили как приход освободительной армии.

— Товарищи! Через двадцать — двадцать пять минут сюда прискачет полк! — возбужденно закричал Окаемов. — Переправы через Иртыш и Гульбу займут зареченские станичники, и мы будем заперты в крепости, как в мышеловке!..

Тихо стало на площади. Все невольно обернулись к городу. Суровая решимость горела на лицах восставших.

Сквозь расступившуюся толпу к Окаемову прошел Ефрем Гаврилыч Варагушин, руководивший разгрузкой оружейного склада. Он был бос, в исподниках и без рубахи. В объемистой, как комод, груди его, в сутулой спине и покатых, толстых плечах угадывалась покоряюще большая физическая сила. В быстрых глазах под светлыми бровями — ум и непреклонная решимость. Все с надеждой смотрели на Варагушина: в первые же мгновения восстания он безмолвно был признан вождем.

— Двадцать минут, говоришь? — спросил Ефрем Гаврилыч. — Времени достаточно. Гордюш, ходи сюда! — нежно позвал Варагушин Корнева из толпы.

Гордея Мироныча пропустили к Варагушину и Окаемову.

— Ну, теперь давайте решать!

Алеша Белозеров вместе с конем протиснулся вперед. Ефрем Гаврилыч склонил голову, словно рассматривая босые свои ноги. Все еще плотнее сомкнулись в напряженном молчании.

— Народу у нас около трехсот душ. Правда, половина больных и женщин, но ведь полтораста же большевиков, товарищи, стоят подороже какого-то там полчишка желторотых казачат нонешнего призыва. Винтовок сто десять штук. Патронов вполне достаточно… А крепостной вал чего стоит! Будем отбиваться до темноты! Ночью же…

На крепостном валу со стороны заречной слободы появилась группа людей. Впереди, припадая на хромую ногу, с тяжелым мешком через плечо, Семен Старцев, сзади — шесть человек кожевников, вооруженных охотничьими двустволками. С патронташами на поясах, с ягдташами и охотничьими ножами, они казались компанией охотников.

Как и Окаемова, их встретили радостными криками.

— Резервы подходят… с дробометами… — пошутил Варагушин.

— Прибавь к волчьей картечи двадцать восемь гранат Мильса! — в тон Варагушину сказал Семен Старцев и осторожно опустил мешок с гранатами к босым ногам Ефрема.

Рокот одобрения пронесся в толпе.

— Кашу маслом не испортишь! Это нашему козырю «масть!

Ефрем Варагушин ощущал всем существом своим, что шутливый оттенок его слов, спокойная неторопливость речи вливают уверенность в сердца людей.

— Гранаты и дробовики с волчьей картечью в засаду: на близкий, как говорится, на кинжальный огонь… В приданое десять винтовок и к ним двадцать отборных бойцов с тобой во главе, Гордюш, — повернулся командир к другу.

Гордей Мироныч улыбнулся. Он знал, что в засаду Варагушин пошлет его.

— Отбирай людей!

Гордея Мироныча окружили со всех сторон. Бросив повод коня какой-то старой женщине, задыхаясь от волнения, пробиваясь и худеньким, острым плечом и локтями, к Корневу протолкался Алеша Белозеров в своей отменной от всех, полосатой, как зебра, майке.

— Товарищ! — Алеша не знал фамилии Гордея Мироныча. — Я!.. Меня! Ну, ради бога! Дядечка Гордюш!! — В девически длинных глазах юноши, на густых, пушистых ресницах дрожали слезы.

Гордей Мироныч, казалось, не слышал его слов. Он отвернулся к седому, старчески сгорбленному большевику:

— И ты не посетуй на меня, останься, дед Рахуба… Пошли же, товарищи, — торопливо закончил Корнев, так и не взглянув в сторону залившегося краской Алеши Белозерова.

Семен Старцев поднял мешок с гранатами, взвалил его на спину и, прихрамывая, пошел следом за отрядом в засаду. Тридцать большевиков Варагушин отобрал в прикрытие больных, раненых и женщин и под командой Михаила Окаемова отправил к переправе через Иртыш.

На полном карьере, соблюдая дистанцию между сотнями и равнение, как на параде, несся казачий полк по улицам Усть-Утесовска. И сотрясающий землю топот конских копыт, и бряцание оружия, и густое облако пыли над головами всадников — все было пугающе необычно.