Ефим Пермитин - Три поколения

«Господи, какая тишина и красота!»

Алеша вспомнил о пасечнике и уже не мог не думать о нем.

«А как говорит, как говорит!.. — Вспомнились слова деда, когда он уговаривал его остаться еще на ночь: «Каждый кустик ночевать пустит», «Где стал, там и стан». Лесной мудрец!»

Ночь была на исходе. Пошли увалы, овраги. Склоны их заросли белым и розовым шиповником, золотистой акацией и какими-то никогда не виданными Алешей, величиной с блюдце, темно-пунцовыми цветами на высоких бархатисто-зеленых ножках.

Цветочная река прибоем била в утесистые берега. Пенные брызги ее взлетали на карнизы, неудержимо ползли по ним выше и выше. Алеша хотел проследить стремительный их взлет и, подняв глаза на скалистый утес, счастливо сощурился: из-за далекого снежного хребта поднималось солнце, яркое и молодое, обмытое в хрустальных ледниках…

«Ну вот, пусть теперь этот кустик передневать меня пустит», — и Алеша лег под куполами сросшихся акаций.

Было около полудня, когда словно от толчка проснулся Алеша. Раскаленное солнце стояло над головой. В кустарниках и разогретых травах томила нестерпимая духота. Алеша был весь в поту. В просвете акаций он смотрел на беловатое от зноя небо. Но лежать бездумно не мог. Тревога охватывала его. Чтобы отвлечься, Алеша стал наблюдать мир над головой.

На шиповнике, облитые солнцем, звенели золотисто-рыжие пчелы, жужжали празднично-нарядные мохнатые шмели. Опускаясь на белые и нежно-розовые чаши цветов, они проникали в душистую их храмину, погружаясь и как бы засыпая там. Зеленые, как изумруд, и красные, как рубин, толклись, гудели в воздухе мухи.

Алеша поднялся, окинул взглядом долинку и, еще не разобравшись в том, что успел увидеть, быстро присел на корточки. Солнце, цветы, пчелы, весь зримый и незримый мир вдруг исчез, а все существо его сосредоточилось только на том, что схватили хрусталики его глаз на соседнем хребте:

«Разъезд!»

Кавалеристов Алеша научился отличать издалека по посадке. Его больше всего испугало, что всадники ехали прямо к нему: «Как собаки по следу!»

Алеша припал к земле. Ему хотелось врасти в нее. Но пролежать спокойно он не мог и полминуты и стал озираться по сторонам. Кругом были кусты шиповника и акации, но Алеша проклинал себя, что так близко от гребня остановился на дневку.

Он уже хотел ползти вглубь, но перерешил: «А вдруг заметят по движению кустарников, что тут кто-то есть…»

Вскоре до слуха Алеши долетел звук подков о камни. По нарастающему топоту он определил, что разъезд не далее пятидесяти метров.

Алеша закрыл глаза. Ему казалось, что кавалеристы уже заметили его и через минуту он будет схвачен.

«А что, если вскочить и броситься по косогору вниз!.. Вскочить! Вскочить!..»

Эта мысль так властно овладела им, что Алеша, боясь поддаться искушению, крепко уцепился за корни акации.

Цок, цок, цок… — короткий металлический звон.

«На меня! Прямо на меня!»

Алеша все прижимался и прижимался к земле животом, лицом. Казалось, не было силы, способной отодрать его, казалось, не поднимет он головы даже и тогда, когда всадники остановятся над ним и прикажут встать.

«Буду лежать, как мертвец. Пусть убивают…»

И вдруг до слуха Алеши долетел голос одного из всадников:

— Кобыла ухи распустила, запинаться начала, того и гляди, станет… Отдохнуть бы в этих кустах.

Алеша вздрогнул, оторвал от разогретой, отдающей сладковатой прелью земли лицо и не далее как в десяти метрах увидел пасечника Поликарпа Поликарповича Басаргина верхом на сивой лошади. За плечами у старика болталась винтовка, и весь вид его был совсем иной. «Бандит от головы до ног!»

Алеше показалось, что он перехватил даже взгляд хищных его глаз. С затаенной злобной улыбкой Басаргин двигался прямо на него. От бессильной ярости Алеша утратил страх и, стиснув зубы, стал ждать ужасного старика. Пальцы Алеши впились в землю с такой силой, что из-под ногтей выступила кровь.

Следом за стариком ехал его сын. Сходство их было так велико, что, несмотря на необычно толстое, в багровых кровоподтеках, словно изжаленное осами, лицо, он был похож на отца, как походят одно на другое два яблока с одной яблони. Тот же размах бровей, те же плечи и грудь, только сильнее, чем у отца. И если бы побелела у сына такая же густая грязно-серая борода да спала опухоль на толстой морде, он, как и отец, стал бы похож на бога Саваофа, каким рисуют его владимирские иконописцы.

Всадники были не далее пяти метров, и беглец рассмотрел, что на левой щеке младшего Басаргина, от виска до мочки уха, широкий шрам. «Палач, истязавший женщину с ребенком», — Алеша узнал казака и рослую рыжую, с лысиной на голове, лошадь, на которой он ехал.

Сын что-то буркнул в ответ на предложение отца об отдыхе, но что — Алеша не разобрал.

Казаки уже проезжали Алешу, и он не удержался, повернул голову вслед за ними. Треснувший ли сучок или дрогнувшая ветка выдали присутствие живого существа в кустах. Конь младшего Басаргина чутко вздрогнул, раздул ноздри и громко фыркнул. Выпуклый глаз его с вывернутым белком испуганно покосился в сторону беглеца.

«Пропал!» — оборвалось сердце Алеши. Но казак поднял толстую плеть и рубанул ею коня по потному, лоснящемуся крупу. Лошадь сделала прыжок и, осаженная сильной рукой, затанцевала на месте, не зная, с какой ноги ступить, и только через несколько секунд пошла вприпляс, грызя удила и отфыркиваясь пеной.

Старая же кобыла пасечника как шла, понуро опустив голову, так и прошла, не пошевелив даже отвислым ухом. И сам Поликарп Поликарпович, разбитый и усталый, даже не оглянулся на сына и продолжал ехать, ссутулившийся, погруженный в свои думы.

Алеша повернулся и стал следить за проехавшими казаками. Он ни на секунду не отводил от них глаз, пока всадники не скрылись за смежным с долинкой хребтом.

Юноша поднялся в кустарниках во весь рост и сразу же почувствовал, что смертельная усталость давит ему на плечи. Он снова опустился и закрыл глаза.

— Гады! Гады! — шептал он. — Гуманничали мы с вами.

Алеша не знал, кто и когда гуманничал с Басаргиными, но то, что они существуют на земле, наполняло его злобой. «Идиот! Вернулся — записку написал подлецу!.. «Милый дедушка!» — с презрением вспомнил он слова записки. — Глупый, желторотый птенец! Наивный мечтатель! Когда ты повзрослеешь, бросишь мечтать и станешь думать?» Алеше казалось, что вот сейчас, с этой минуты, он, глубоко осознав случившееся, начинает мыслить.

«Да ведь он тогда еще выдал себя! — вспомнил Алеша фразу старика о рыжей лошади во время его рассказа. — Как мог пропустить ты ее мимо ушей?.. «Лесной кудесник… Вы мне так же близки, как родной отец…» И эту мразь я сравнивал с отцом! Господи, до чего же я был слеп!..»