Виталий Закруткин - Плавучая станица

— Ну как, Грунечка, свадьбу скоро гулять будем? — насмешливо спросил Егор.

— Какую свадьбу?

— Известно, какую: вашу с товарищем Зубовым.

Груня ничего не ответила, повернулась к нему спиной и заговорила с рабочим в защитной кепке. Ухмыльнувшись, Егор снова подмигнул парням, но за всю дорогу больше не сказал ни слова.

Они приехали на холм в числе первых. Внизу, на дороге, длинной вереницей стояли лобогрейки. Быки и кони были выпряжены и поставлены к тюкам прессованного сена. Чуть поодаль дымились два огромных очага, возле которых хлопотали повязанные белыми платками кухарки. Одну из них, красивую пожилую вдову Елену Макееву, лучшую ударницу полеводческого колхоза, Груня знала хорошо. Вторая была Марфа Сазонова. Оголив смуглые от загара руки, Марфа ловко резала на доске капусту, набирала ее полные горсти и бросала в кипящий котел. Оживленная, румяная, с выбившимися из-под косынки прядями светлых волос, она, улыбаясь, говорила что-то Макеевой, и та, скосив глаза, посматривала в ту сторону, где стояла Груня.

К полевому стану все время подходили и подъезжали станичники. Председатель колхоза Захар Петрович Бугров распределял их по бригадам, указывал, на каком участке и что они должны делать, на ходу поторапливал бригадиров.

С восходом солнца все девять лобогреек были запущены в загон. Для того чтобы выдержать равномерную скорость жатвы, Бугров дал указание запрячь в лобогрейку только лошадей, а быков использовать для подвоза снопов к стоящей на току молотилке.

Упитанные племенные матки из колхозной конефермы, запряженные тройками в каждую косилку, сразу взяли с места размашистым, резвым шагом и, помахивая расчесанными жиденькими хвостами, пошли вдоль загона, как лодки в золотом море. Замелькали красные крылья косилок, раздалось дружное стрекотание шестеренок, ножей, стук шатунов, взмахнули вилами сидевшие на площадках полуголые скидальщики — и первые валки скошенной пшеницы ровными рядами легли на низкую стерню.

Вдоль всего загона, с левой и с правой стороны, стояли женщины-вязальщицы. Босые, с высоко подоткнутыми юбками, в белых, закрывающих лицо платках, они пропускали мимо себя косилки, склонялись над валками и, скручивая соломенные перевясла, быстро и ловко связывали тяжелые пшеничные снопы. Сухие стебли соломы мелькали в руках женщин, бесформенная россыпь валков превращалась в тугие снопы, и шумливые девчата тотчас же сносили их и складывали крестовинами в высокие копны. Возильщики нагружали снопами длинные арбы и увозили их к тарахтевшей на току молотилке.

В поле стоял неумолчный гомон, слышались песни, ржание коней, стрекот косилок и звонкий стук тележных колес. Работавшая у веялки Груня всматривалась в то, что делается на холме, и ей казалось, что кто-то невидимый, но властный, как дирижер в огромном оркестре, объединяет движение этой массы людей, машин, лошадей, и дружная масса, радостно подчиняясь живому ритму труда, выполняет все, что нужно, и выполняет именно так, как хочет невидимый дирижер: быстро, весело, ладно и чисто.

Нажимая на гладкую, отшлифованную многими ладонями ручку веялки, Груня и сама охотно подчинялась тому, что направляло работу людей, и знала, что невидимым дирижером всего, что происходило в этот жаркий день на холме, была осознанная людьми сила коллективного, общего труда.

Слева, у самого Груниного уха, монотонно гудела окутанная хлебной пылью веялка. В ее равномерно подрагивающей деревянной утробе стучали решета, а внизу из длинной щели желтой лентой сыпалось и сыпалось пшеничное зерно.

Чуть подавшись правым плечом вперед, Груня крутила скрежещущую ручку. Во рту у нее пересохло, по лбу и щекам, заливая глаза, бежали струйки пота, дышать было тяжело, но она не могла остановиться, потому что маленькая Ира безостановочно кидала в жестяной зев веялки нечищеное зерно. Ира тоже не могла остановиться, потому что двое хохочущих стрелков-комсомольцев из шлюзовской охраны, Иван и Пашка, беспрерывно подносили мешки с непровеянным зерном и высыпали его на землю перед Ирой. Смешно перебирая босыми ногами, Иван и Пашка бегали от молотилки к веялке, и гора зерна все росла и росла. На молотилке, опустив на глаза затянутые резиновыми шорами квадратные очки, с утра работал сам председатель колхоза Захар Бугров. Одним движением руки он принимал от девчат-подавальщиц снопы с разорванными перевяслами и, рассыпав веером шелестящий слабеющий сноп, направлял его в рычащую пасть молотильного барабана. Вокруг молотилки хлопотали десятки людей: рыжеватый дед Евсей Корольков суетился, подставляя мешки под потоки зерна; дюжие парни-скирдовщики, орудуя на скирдах, выкладывали острые верхи. А еще дальше работали возильщики, трактористы, весовщики, косари, вязальщицы.

Груня не столько видела, сколько ощущала всем своим существом ладную, согласованную работу трехсот разбросанных по холму людей и, так же как веснушчатый Пашка, Ира, высокая Люба Бугрова, сам Бугров, дед Малявочка и все, кто трудился на колхозном поле, чувствовала силу и гордость человеческого единения, могучую общность нужного всему народу труда.

Над степью немилосердно палило ослепительное солнце, от жары попрятались в лесных чащах птицы, раскалились части косилок, потемнели и покрылись белыми хлопьями пены взмокревшие бока рыжих кобыл. Но, несмотря на духоту, люди не прекращали работу. Обходя островки высоких сорняков, лобогрейки двигались взад и вперед по загону, и уже по всему холму протянулась ровная, срезанная острыми ножами полоса чистой стерни.

Во второй половине дня Груню сменила у веялки Тося Белявская. Стащив с головы серый от пыли платок, Груня встряхнула его, вытерла, размазывая потеки пота, мокрое, горячее лицо и, разморенная, еле передвигая ноги, пошла к жнивью. Тело ее ныло от усталости, ладони горели, в ушах стоял ровный гул веялки и молотилки.

Груня дошла до полосы покоса и увидела Марфу и Елену Макееву. Обе женщины, прикрыв головы зелеными венками из повители, вязали снопы. Выбрав из валка длинные стебли пшеницы и добавив к ним для крепости травы, Марфа скручивала перевясло, укладывала на него валок, а идущая следом за ней Макеева, нагнувшись, соединяла концы перевясла, затягивала, нажав голым коленом, сноп и, туго связав его, отталкивала от себя ногой и шла дальше.

— Заморились, Грунечка? — ласково спросила Марфа, поглядывая на Макееву и не прекращая работу.

— Руки заболели, — виновато пробормотала Груня.

— Это с непривычки, — отозвалась Макеева, — а когда втянешься, ничего!

Блестя глазами и улыбаясь, Марфа подошла к Груне и сказала:

— Сидайте, Грунечка, отдышитесь. И мы с вами передохнем.

Они присели.

— Хороший хлебушек нонче уродился! — сказала Марфа, оглядывая поле.