Иван Евсеенко - Заря вечерняя

Урок между тем идет своим чередом, любимый мой урок русской литературы. Ольга Тимофеевна, закончив перекличку, начинает проверять домашнее задание. Я изо всей силы тяну руку, чтоб рассказать выученное дома стихотворение. Ольга Тимофеевна замечает мое рвение и вызывает к доске. Сопровождаемый выжидающими взглядами ребят, я прохожу между партами к учительскому столу, поворачиваюсь лицом к классу и, набрав полную грудь воздуха, принимаюсь читать:

Потом еще про «ястребков», которые взлетели в небо, про приказ товарища Сталина очищать от нечисти свои края. Каждое слово я стараюсь выговаривать ясно и четко, а сам все время представляю «ястребков». Мне даже кажется, что я вижу, как подбитый ими горит и падает на землю немецкий самолет с похожей на сломанное колесо свастикой.

Мать рассказывала, что осенью сорок третьего года, когда мне было всего полтора месяца и когда фронт уже возвращался назад, за ней погнался точно такой самолет. Мать со мной на руках перебегала из кустарника в окоп, где прятались бабка Марья с Тасей. Немецкий летчик заметил ее и начал стрелять. Мать упала на землю, закрыла меня, и так мы с ней переждали, пока самолет не улетел…

Когда я немного подрос, мы с матерью, собирая траву для коровы и теленка, часто останавливались возле ольхового куста, под которым она лежала. За эти годы куст тоже подрос, его длинные побеги теперь почти доставали до вербы, растущей на косогоре возле маленького обнесенного деревянным срубом родничка. А в войну этот куст был совсем маленьким, чуть выше моего нынешнего роста. Спрятаться за ним от самолета было очень трудно…

Ольга Тимофеевна ставит мне за чтение «отлично», и я, гордый, возвращаюсь за парту. Коля Павленко, пропуская меня к окошку, одобрительно стучит по плечу и улыбается. Этой его похвале я радуюсь даже больше, чем полученной пятерке. Коля — друг, какие бывают редко. Мало того, что он лучше всех в классе рисует, лучше всех решает задачки, так он еще и ныряет лучше всех деревенских ребят. Целую минуту Коля может проплыть под водой. С таким другом мне ничего не страшно.

Коля даже не боится Костю, который сидит сзади нас, на самой последней парте, И которого мы с недавних пор прозвали Тарзаном. Костя лет на пять старше нас, но учится всего во втором классе. Отец и мать у Кости погибли во время войны, и теперь он вместе с младшим братом Володей живет у какой-то бабки на хуторе. Колхоз содержит их на патронате. Люди они с Володей вольные. У бабки живут лишь зимою, а по весне, как только пригреет солнышко, перебираются в березняк, где у них возле осушительной канавы построен шалаш. За лето Костя обрастает длинными курчавыми волосами, загорает до черноты — ну Тарзан Тарзаном. Отыскать его в березняке и заставить учиться очень трудно не только учителям, но и председателю сельсовета, который, случается, ищет его с кнутом в руках. А искать есть за что. То вместе с ватагою ребят Костя сделает набег на знаменитый сад Ольги Кожанки, то ради озорства затащит телегу с сонным дедом Елисеем, стерегущим колхозный двор, на кладбище, то перенесет дощатый туалет старого Корнея с огорода на улицу. Да мало ли чего может придумать Тарзан…

В первые послевоенные годы патронованных жило в нашем селе много. Но потом они постепенно разъехались. Одних отыскали родители, с которыми они расстались во время войны, других перевели в детдома, третьи поступили в ФЗУ. Остались у нас только Костя с Володей.

Как жить без отца, мы все хорошо знали, а вот как жить еще и без матери, представить нам было очень трудно. Поэтому мы, хотя и побаивались немного Костю с Володей, но вместо с тем и жалели их, словно они были гораздо моложе нас. На переменках мы делились с ними захваченными в школу хлебом или льняным жмыхом, по-нашему, макухой, снабжали их книгами, тетрадками, перьями. Мать подарила Володе, который был хоть и меньше Кости, но учился уже в третьем классе вместе с Петей Ушатым, темно-коричневый, легко растягивающийся свитер. Точно такой свитер был и у меня. Целую зиму мы ходили с Володей в одинаковых свитерах, и мне от этого было как-то хорошо и отрадно…

Урок потихоньку подходит к концу. И вот уже тетя Варя зовет нас на переменку. Я с тетей Варей дружу с давних пор. Во-первых, она наша близкая родственница, дочь того самого Ивана, за которого наш дед Сашок служил в армии. А во-вторых, она просто очень хорошая и добрая. Во время оккупации немцы заставили тетю Варю работать дежурной на переезде, узнав, что до войны она была железнодорожницей. Через ее переезд немецкие и мадьярские карательные отряды часто ездили в Елинские леса воевать с партизанами. Соберут они по окрестным деревням мужчин с подводами, выстроят их в обоз и отправляются рано поутру в Елино, за тридцать километров. Едут пьяные, навеселе. Тете Варе даже страшно поднимать шлагбаум. Но пройдет день-другой, и возвращаются они назад понурые, обмороженные. Половина обоза загружена убитыми и ранеными. Тут уж тетя Варя открывает шлагбаум побыстрее…

Я договариваюсь с тетей Варей, чтоб она разрешила мне позвонить в колокольчик, когда закончится переменка, и бегу к ребятам.

Веселая жизнь — переменка. Зимнее декабрьское солнышко уже поднялось над школьным двором, борется с морозом, слепит нам глаза. А мы катаемся на ледяной горке, которая начинается сразу от школьного порога и заканчивается далеко на огородах. Калошами-бахилами и подошвами сапог, пошитых дедом Хомой, мы отполировали ее до зеркального блеска. Кататься на такой горке одно удовольствие. То и дело образуется куча-мала, кто-то уже едет на спине, кто-то верхом друг на дружке. Тете Варе эти наши забавы не очень нравятся.

— Головы порасшибаете! — сердится она на нас и посыпает горку торфяным пеплом.

Правильно, конечно. Расшибиться на таком льду можно даже очень просто. Но как удержаться, чтоб не попробовать свои силы и ловкость. Поэтому, как только тетя Варя уйдет назад в школу, мы в считанные минуты проложим рядом с посыпанной пеплом дорожкой другую. Тетя Варя посмотрит на нас в окно, улыбнется и лишь покачает головой…

У девчонок на переменках свои заботы. Они выстраиваются в две шеренги, берут друг друга под ручки и начинают водить в широком просторном зале веселый хоровод: «А мы просо сеяли, сеяли…» Потом играют «в цепочку», «в третьего лишнего» или, образовав посреди зала кружок, затевают в самом конце переменки новый, теперь уже грустный и жалостливый хоровод: «Подоляночку».